Онлайн книга «Зона»
|
Затем мы позавтракали овсяной кашей. Сунули в карманы хлеб. Оделись потеплее и вышли на крыльцо. Фидель достал из подсумка обойму, тут же, на ступеньках, зарядил автомат. — Пошли, — говорю, — нечего время терять. Мы направились к переезду. Там можно было сесть в попутный грузовик или лесовоз. Позади оставался казарменный вылинявший флаг, унылые деревья над забором и мутное белое солнце. Шлагбаум был опущен. Фидель курил. Я наблюдал, как мимо проносится состав. Мне удалось разглядеть голубые занавески, термос, лампу… Мужчину с папиросой… Я даже заметил, что он в пижаме. Все это было тошно… Рядом затормозил лесовоз. Фидель махнул рукой шоферу. Мы оказались в тесной кабине, где пахло бензином. Фидель поставил автомат между колен. Мы закурили. Шофер повернулся ко мне и спрашивает: — За что тебя, парень? Я говорю: — Критиковал начальство… Около водокачки дорога свернула к поселку. Я вынул из кармана часы без ремешка, показал шоферу, говорю: — Купи. — А ходят? — Еще как! На два часа точней кремлевских! — Сколько? — Пять колов. — Пять?! — Ну — семь. Шофер остановил машину. Вынул деньги. Дал мне пять рублей. Потом спросил: — Зачем тебе на гауптвахте деньги? — Бедным помогать, — ответил я. Шофер ухмыльнулся. Затем он еще долго разглядывал часы и прикладывал к уху. — Тестю, — говорит, — преподнесу на именины, старому козлу… Мы вышли из кабины. Темнеющая между сугробами лежневая дорога вела к поселку. Он встретил нас гудением движка и скрипом полозьев. Обдал сквозняком пустынных улиц. Собак здесь попадалось больше, чем людей. Путь наш лежал через Весляну. Мимо полуразвалившихся каменных ворот тарного цеха. Мимо изб, погребенных в снегу. Мимо столовой, из распахнутых дверей которой валил белый пар. Мимо гаража с автомашинами, развернутыми одинаково, как лошади в ночном. Мимо клуба с громкоговорителем над чердачным окошком. И потом вдоль забора с фанерными будками через каждые шестьдесят метров. Дальше, за холмом, тянулись серые корпуса головного лагпункта. Там возвышалось двухэтажное кирпичное здание штаба, набитого офицерами, стуком пишущих машинок и бесчисленными армейскими реликвиями. Там, за металлической дверью, ждала нас хорошо оборудованная гауптвахта с цементным полом. Да еще — с голыми нарами без плинтусов. Уже различимы были ворота с пятиконечной звездой… — Мы тебя на поруки возьмем, — сказал Фидель, — увидишь. — Ладно. На гауптвахте отсижу. А в трибунале, я подозреваю, очередь лет на двадцать… Мы шли через ров по обледеневшим бревнам. Я сказал: — Посмотри документы. Неужели там указано время? — Нет, — сказал Фидель, — а что? — Куда, — говорю, — нам спешить? Пойдем к торфушкам. Подразумевались женщины с торфоразработок. Сезонницы, которые жили в бараке за поселком. — Да ну их, — говорит Фидель. — А что, возьмем бутылку, деньги есть. Тут я заметил, что Фиделю это не по вкусу. Что он поглядывает на меня с тоской. — Идем, — говорю, — с людьми побудем. — А с пушкой что делать? — Автомат под кровать. Фидель идет, молчит. Я говорю: — Идем. Покурим, выпьем. Бардаки я и сам не люблю. Спокойно посидим в тепле, без крика. А Фидель говорит: — Слушай. Вон он — штаб, рядом. Пять минут через болото. Пять минут, и в тепле. — На гауптвахте, что ли? — Ну. — Где пол цементный? — Что значит — пол?! Имеется топчан. И печка. И температура по уставу должна быть выше шестнадцати градусов… — Слушай, — говорю, — не по делу ты выступаешь. Гауптвахта — впереди. И топчан, и шестнадцать градусов, и военный дознаватель Комлев… А сейчас пойдем к торфушкам. — Приключений искать? — твердит Фидель с досадой. — Ах, вот как ты заговорил! Вот что делается с человеком, которому пушку навесили! Давай приказывай, гражданин начальник!.. Тут Фидель как закричит: — Чего ты возникаешь? Ну чего ты возникаешь? Да пойдем куда угодно! Куда хочешь, туда и пойдем… Мы направились в кильдим. Поднялись на крыльцо, отряхнули снег и вошли. Пахло рыбой и керосином. В углу темнели бочки. На полках лежали сигареты, мыло, консервы. Золотился куб халвы с оплывшими гранями. Возле раскаленного отражателя дремала кошка. Ниже возился петух. Неутомимо и бешено клевал он мраморной расцветки пряник. Тонечка протянула нам две бутылки вина. Фидель опустил их в карманы галифе. Потом мы взяли немного халвы и две банки свиных консервов. Фидель сказал: — Купи селедки. Тонечка говорит: — Селедка малость того… С запахом. Фидель спрашивает: — С плохим, что ли, запахом? — Да с неважным, — говорит Тонечка… Мы вышли из кильдима. Поднялись в гору. И вот оказились перед бараком с тусклой лампочкой над дверью. Подошли к окну, стучим. Тотчас же высунулось плоское лицо. Женщина с распущенными волосами трижды кивнула, указывая на дверь. В прихожей стояло ведро, накрытое куском фанеры. В углу на стене темнели брезентовые плащи. Под ними лежали черпаки, веревки и крючья… В бараке — тепло. Чугунная печка наполнена розовым жаром. Из угла в угол косо протянута труба. Нары завалены пальто и телогрейками. Прогнившие балки оклеены цветными фотографиями из журналов. На тумбочках громоздится немытая посуда. Мы скинули полушубки. Присели к дощатому столу. Рядом кто-то спал, накрывшись одеялом. У окна сидела женщина в гимнастерке и читала книгу. Она даже не поздоровалась. — Шестнадцатая республика, — загадочно высказалась о ней первая девица. Затем позвала кого-то из глубины барака: — Надька! Женихи соскучивши… И добавила: — Будьте как дома, если уж пришли… Ее малиновые шаровары были заправлены в грубые кирзовые прохаря. На запястье синела пороховая татуировка: «Весь мир — бардак!» |