Онлайн книга «Компромисс»
|
— Извините, — говорю, — мне бы надо с людьми поговорить. Записать кое-что. Распорядитель остановил высокого, плотного мужчину: — Знакомьтесь. Лазарь Борисович Слапак, инженер-конструктор, бывший узник Штутгофа. Я тоже представился. — Меня угнали в Штутгоф за антифашистскую деятельность и организацию побегов. А до этого я находился в Польше… Слапак говорил быстро и уверенно. Видно, привык иметь дело с журналистами. — Вас, наверное, интересуют любопытные факты? — спросил он. Я кивнул. — Давайте присядем. Мы сели на диван. К нам присоединились двое. Сравнительно молодой человек в кителе и грустный старик без руки. Распорядитель назвал их фамилии — Валтон и Гурченко. Слапак дождался тишины и продолжал: — Для организации побегов требовались средства. Стали думать, как их раздобыть. И, представьте себе, нашли выход. Я неплохо играл в шахматы. И начальник лагеря был завзятым шахматистом. Решили организовать матч. Назначили приз — восемьдесят марок. Товарищи страстно за меня болели. Я выиграл семь партий из десяти. Начальник лагеря сказал: «Доннер-веттер!» — и расплатился… — Интересно, — перебил его безрукий старик, — очень интересно… Я записал его фамилию — Гурченко. До этого старик молчал. — В чем дело, товарищ? — произнес Слапак. — Я говорю, неплохо время проводили… — То есть? — напряженно улыбнулся инженер-конструктор. — В Мордовию бы тебя года на три, — продолжал старик. Было заметно, что он слегка пьян. — Где сидели, товарищ? — вмешался распорядитель. — Дахау, Освенцим? — В Мордовии сидел, — ответил Гурченко, — в Казахстане… Двадцать лет оттянул как бывший военнопленный… — Вы думаете, я не сидел?! — рассердился инженер-конструктор. — У меня все почки отбиты! Иоссер знаете? Весляну? Ропчу?.. — Слыхали, — поддержал разговор молодой человек в кителе. — Я в пересыльной тюрьме на Ропче менингитом заболел… Я был мальчишкой, когда оказался в плену. Меня отправили в лагерь. Хотя я не подлежал мобилизации. И не занимался пропагандой. Это было несправедливо. В концентрационном лагере мне не понравилось. Фашисты морили нас голодом. Кроме того, в лагере не было женщин… — Как же ты, — ехидно спросил безрукий, — на Ропчу попал? — Очень просто. Нас освободили французы. Я оказался в Париже. Кинулся в советское посольство. Собрали нас человек восемьсот. Усадили в поезд. И повезли на восток… Едем, едем… Москву проехали. Урал проехали… — Улыбнитесь, мужики, — попросил Жбанков. — Внимание! Снимаю! — У тебя же, — говорю, — и пленки нет. — Это не важно, — сказал Жбанков, — надо разрядить обстановку. Распорядитель тоже забеспокоился. Он поднялся и гулко хлопнул в ладоши: — Товарищи узники, пройдите в зал!.. Торжественная часть продолжалась всего минут двадцать. Дольше всех говорил сам распорядитель. В конце он сказал: — Мы навсегда останемся узниками фашизма. Ведь то, что мы пережили, не забывается… — Он — тоже военнопленный? — спросил я безрукого Гурченко. — Этот хмырь из театра, — ответил старик, — его партком назначил. Четвертый год здесь выступает… В Мордовию бы его годика на три… На лесоповал… Тут отворились двери банкетного зала. Мы заняли столик у окна. Жбанков придвинул два недостающих стула. Затем разлил водку. — Давайте без тостов, — предложил Слапак, — за все хорошее! Выпили молча. Жбанков сразу налил по второй. Валтон пытался досказать мне свою историю. — Я был юнгой торгового флота. Немцы ошиблись. Посадили меня ни за что. Я не был военным моряком. Я был торговым моряком. А меня взяли и посадили. В сущности, ни за что… Похоже, что Валтон оправдывался. Чуть ли не доказывал свою лояльность по отношению к немцам. — Чухонцы все такие, — сказал Жбанков, — Адольф — их лучший друг. А русских они презирают. — А за что им нас любить? — вмешался Гурченко. — За тот бардак, что мы им в Эстонии развели?! — Бардак — это еще ничего, — сказал Жбанков, — плохо, что водка дорожает… Его физиономия лоснилась. Бутылки так и мелькали в руках. — Положить вам жаркое? — нагнулся ко мне Слапак. Жбанков корректно тронул его за локоть: — Давно хочу узнать… Как говорится, нескромный вопрос… Вы какой, извиняюсь, будете нации? Слапак едва заметно насторожился. Затем ответил твердо и уверенно. В его голосе звучала интонация человека, которому нечего скрывать: — Я буду еврейской нации. А вы, простите, какой нации будете? Жбанков несколько растерялся. Подцепил ускользающий маринованный гриб. — Я буду русской… еврейской нации, — миролюбиво сформулировал он. Тут к Слапаку обратился безрукий Гурченко. — Не расстраивайся, парень, — сказал он. — Еврей так еврей, ничего страшного. Я четыре года жил в Казахстане. Казахи еще в сто раз хуже… Мы снова выпили. Жбанков оживленно беседовал с Гурченко. Речь его становилась все красочное. Постепенно банкетный зал наполнился характерным гулом. Звякали стаканы и вилки. Кто-то включил радиолу. Прозвучали мощные аккорды: …Идет война народная, Священная война… — Эй! Кто там поближе?! Вырубите звук, — сказал Жбанков. — Пускай, — говорю, — надо же твой мат заглушать. — Правды не заглушишь! — внезапно крикнул Гурченко… Жбанков встал и направился к радиоле. Тут я заметил группу пионеров. Они неловко пробирались между столиками. Видно, их задержал ливень. Пионеры несли громадную корзину с цветами. Миша попался им на дороге. Вид у него был достаточно живописный. Глаза возбужденно сверкали. Галстук лежал на плече. Среди бывших узников концентрационных лагерей Жбанков выделялся истощенностью и трагизмом облика. Пионеры остановились. Жбанков растерянно топтался на месте. Худенький мальчик в алом галстуке поднял руку. Кто-то выключил радиолу. В наступившей тишине раздался прерывистый детский голосок: — Вечная слава героям! И затем — троекратно: — Слава, слава, слава! Испуганный Жбанков прижимал к груди корзину с цветами. Чуть помедлив, он крикнул: |