Онлайн книга «Игра слов»
|
Мне ему куда больше в таблицу хотелось зарядить, чем какие-то умные разговоры разговаривать. Но – дело есть дело. Поплелся. Обычная лестница, точнее – лестничная клетка. Урна с окурками. И – с ними же – пустая консервная банка на подоконнике. Вот тебе и весь журфак МГУ. Мать его… …Очкарик легко, несмотря на косолапую походку рахита, запрыгнул на подоконник, поерзал на нем мосластой интеллигентской задницей, достал пачку сигарет, спички и – снова вздохнул. – Парень, – говорит, прикуривая вонючий и совершенно не престижный «Пегас». – Куда ты прешь. Это же – номенклатурный факультет. Понимаешь: но-мен-кла-турный! Можно даже сказать – идеологический. Там списки за полгода до поступления готовы. А конкретно тебя туда если и пустят, – то только после армии и рабфака. И то, если вернешься со службы членом партии. Или, на худой конец, кандидатом. Тупым, как кирзовый армейский сапог, и с соответствующими рекомендациями. Тебе это надо?! – Но, – у меня перехватывает дыхание. Я понимаю, что он делает что-то не так, что-то такое, чего не должен делать вообще, ни при каких жизненных обстоятельствах. То есть – никогда. Причем – для меня. И – явно в ущерб самому себе. По крайней мере совершенно точно – без какой-либо выгоды. Но, блядь, – до чего же все равно обидно-то было… До сих пор помню… – Но, – мямлю, – я действительно очень хочу стать журналистом. Очень… Он морщится. – Тоже мне, профессия, – тянет презрительно. – У доярок интервью брать да за самый передовой пролетариат слова умные выдумывать. Я – бычусь. У меня свое мнение об этой, пусть и не самой лучшей в мире, профессии. – Значит так, – вздыхает. – Предлагаю один раз. Сейчас ты забираешь документы из этой помойки, и мы едем с тобой в новое здание, на истфак. В первый гуманитарный корпус. Вместе едем, за ручку отвезу. Подаешь документы на вечерний. На исторический факультет. На мой, я там преподаю. Через семестр переводишься на дневной, талантливых ребят только так сюда и протаскивают. Истфак – тоже номенклатурный и идеологический, но там все-таки и настоящие ученые встречаются. А по-другому – никак. И – только на моем факультете, здесь, на Моховой, – даже я бессилен… Я обиделся, плюнул на давно не мытый пол журфаковской курилки, прямо под его, свешенные с подоконника длинные, костлявые ноги в стоптанных, давно не чищеных башмаках цвета уличной грязи. После чего забрал документы и кинул их в первый попавшийся вуз. Пошли они все на хер, думаю. Элита самозваная. Совесть советского, блядь, народа, его моральный императив, – беспримерная и бескомпромиссная советская интеллигенция. Вот уж точно – говно нации. Быть таким же?! Успокаивать собственную трусость мелкими заспинными подачками?! Да и то, предварительно с подозрением оглянувшись по сторонам?! Ну уж – на хер, на хер. Я – лучше куда бог пошлет. Свет клином не сошелся. Ну-ка, что у нас там первым под руку попадется?! …Попался, на свою беду, как раз несчастный МАДИ, который в этом, как я сейчас понимаю, был – ну совершенно не виноват. Так, чисто за компанию поехал, вместе с такими же «не прошедшими». Кто-то из неудачливой абитуры рванул именно туда, на экономику. Как я понимаю, – исключительно из-за имевшей место там быть военной кафедры. В армию университетским неудачникам по прежнему не хотелось, несмотря на всю тяжесть постигшей жизненной несправедливости. Ага. Вот и я следом увязался. Дурак, конечно. Зато – без экзаменов зачислили. Сразу по предоставлению аттестата и копии экзаменационного листа из МГУ. Только собеседование прошел, да и все дела. А когда еще узнали, что мастер спорта… Да еще по такой «экзотике»… …И тем не менее – это была ошибка. И – не чья-нибудь. Конкретно моя. И почувствовал я это, несмотря на то, что всю предыдущую жизнь мечтал о грядущих годах студенчества – очень и очень скоро… В то хмурое утро, двадцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят второго года от Рождества Христова, идти на занятия мне почему-то совершенно не хотелось. До боли в зубах. Нет, в принципе, мне не хотелось ходить на них никогда. Что называется, – по определению. Но в этот день – как-то особенно запредельно. Тоска такая, что даже вкусные утренние сигареты кажутся необъяснимо горькими. Хорошо еще, что весь день шли только лекции, причем на «потоке» – ни тебе лаб, ни семинаров: на первых курсах лабы с семинарами я еще старался чересчур активно не задвигать, себе дороже. Прицепятся потом, как репей: хрен отдерешь. А уж поток-то гульнуть, да еще и при таком душевном смятении… Пришел на «сачкодром» перед главным входом, отловил спешащего на лекции старосту нашей группы, добродушного очкарика и зубрилу Володю. – Так, – говорю, – Вовка. Меня сегодня на лекциях не будет. А в журнале посещаемости – я буду. Окей? Привет тебе, кстати… Вовка только вздохнул. Характер у меня в те времена был… гкхм… скажем так, – не простой. Тревожный. – Ты ж сессию так завалишь, Дим, – протирает снятые очки, от чего его взгляд становится еще добрее и беспомощнее. Я морщусь. – Слышь, Володь, – прищуриваюсь, – не жужжи. Сессия далеко. А хуево мне уже конкретно сейчас. Так что – извини… Вот и поговорили. Он еще раз вздохнул и понуро побрел в сторону аудиторий. Хороший парень. Я же остался на «сачке» в ожидании кого-нибудь из таких же, как я раздолбаев и злостных прогульщиков: спиртное в стране раньше одиннадцати продавать, конечно, не разрешалось, но – разве пиво – это спиртное?! Ага. Пивные с автоматами, торгующими пенным напитком по цене двадцать копеек за кружку, исправно функционировали с восьми утра, и в этом тоже был глубокий государственный смысл. Не поправивший здоровье рабочий человек мог на токарном станке, вместо нужной народному хозяйству мудреной детали, та-а-акую замысловатую хрень выпилить, что ни один НИИ потом бы не разобрался. …Компания, естественно, нашлась быстро. |