Онлайн книга «Игра слов»
|
Потом вспрыгивает на скамейку, ставит носок ноги, обутой в щегольские испанские «мокасины», на отдельно стоящую доску и старательно «ищет центр тяжести». Что самое интересное, – находит. Тут же. Качается на носке. Машет руками, зависая в позе «переступающей цапли». Хмыкает. – А ведь все так просто, оказывается… Я кривлюсь. – Это сейчас просто, – качаю головой, – кажется. А вот пробегись-ка так, на носочках, километров десять, да по пересеченной местности. Желательно, чтобы «вверх-вниз» тоже присутствовало, сам понимаешь. И учти, что у нормального городского человека группы мышц, предназначенные для такого способа передвижения, считай, полностью атрофированы. За банальной ненадобностью. Типа аппендикса, у которого сейчас только одно предназначение, – чтобы его врачи при случае резали. Каким бы ты спортсменом не был: не нужны тебе эти группы в нормальной повседневной жизни, да и все дела. Так что – не хер отвлекаться, давай рассказывай, что дальше-то было… Он многозначительно глядит на разлитый по стопкам коньяк, я его понимаю, и мы их немедленно опрокидываем. Вовка закуривает, задумчиво выпуская сиреневый теплый дымок в низкое и мутноватое московское небо. – Дальше, значит, говоришь… …К цыганам тогда отношение в народе было еще довольно романтическим, без нынешнего героинового окраса. Свободные люди, идут куда захотят. Таинственные, загадочные, но, по сути, – не вредные. Будулаи, одним словом. Ага. То, что за все, в том числе и за свободу, в этой жизни надо чем-то платить, в советских школах почему-то не докладывали. Тем не менее, банально бить забредших с парой фуфырей городских рыбачков вольные дети степей почему-то не стали: напротив, усадили к общему костру, присоединили их плодово-выгодное к общим запасам, стали пить вкруговую. Праздник у них какой-то был: то ли – свадьба, то ли – похороны. Вовка так и не понял, но ему, в принципе, и то и другое понравилось, чисто на уровне объяснения. А уж когда запели… …Когда запели, он сразу вспомнил о припрятанных за пазухой «волшебных папиросках», подмигнул понравившемуся ему молодому бродяге с вполне городским именем Эдик, они вместе отошли за линию вольно раскинувшихся шатров и с удовольствием пыхнули – через два дыма, все – как и положено. Доверие между едва знакомыми фигурантами в подобного рода случаях, как известно, – резко и безудержно возрастает. Аксиома, бля. Молодой все расспрашивал Вещевайлова про Москву: его туда звали, у него, как он сказал, был «голос», но смущали перспективы невеселой и регламентированной столичной жизни в единственном на всю страну цыганском театре «Ромэн». Насчет театра Вовка, будучи человеком в цыганско-театральной жизни несведущим, скромно промолчал, но вот на тему «скуки столичной жизни» высказался так искренне и предельно красочно, что юный цыганский талант тут же повеселел. И немедленно смотался за бутылкой неплохого, надо сказать, крымского вина, которую они под очередной косячок и приговорили. После чего Вовке, как он сам говорил, «немедленно выключили свет». Ага. Еще как «выключили». Можно сказать, – от всей души. Сразу и не «включишь»… …Пришел в себя часов через несколько. На бревнышке у догорающего костра и в полном, так сказать, одиночестве. Если не считать, разумеется, древнего и седого как лунь цыганского старикана с длинными спутанными волосами, тихим безумием во влажных старческих глазах и чем-то неистребимо птичьим в каждом жесте. У Вовкиных ног ждала своего часа заботливо кем-то открытая бутылка: с вином, но без этикетки. Вовка понюхал, и его тренированный нос мгновенно распознал крымскую марочную «Массандру», предмет вожделения многих и многих столичных эстетов и, не к ночи будь помянуты, интеллектуалов. Откуда такая нежданная радость, да еще в нищем по определению цыганском таборе?! …Спиздили где-то, вот теперь и жрут в промышленных количествах, догадался Вещевайлов. А знали бы, что именно жрут, – давно бы продали. А деньги – пропили. Есть такой простой и немудреный российско-цыганский бизнес… …И тут же решил сам себя вознаградить за ум и догадливость. Охая, добрел до остатков стола, помыл водой из чайника два граненых стакана. Налил себе и деду по половинке. Дед – не возражал. Тяпнули. Вовка отследил бег портвейна по пищеводу, выдохнул, закурил и тут же разлил по второй, после которой старикан неожиданно вскочил на ноги и начал как-то изломанно передвигаться вдоль костра: то присаживаясь по-зэчьи на корточки, то – вскакивая и размахивая руками. Да еще и бормоча что-то нечленораздельное под нос. Вовка, как он сам честно признался, – малость подохуел. Но почему-то – совершенно не испугался. Просто настолько удивился, что тут же разлил и по третьей половинке, после которой началось уже самое форменное безобразие: движения птичьего старикана были по-прежнему резки и бессмысленны, а вот его невнятное бормотание, наоборот, становилось с каждой минутой все более четким и структурированным. Сумасшедший длинноволосый цыганский дед читал нечаянному ночному столичному гостю хорошие русские стихи. Причем – на самом что ни на есть русском языке. И на каком русском! Да что там язык… …Даже сквозь плотную мутную вату высушенного алкоголем Вовкиного головного мозга начинало пробиваться неминуемое осознание того медицинского факта, что этот птичий старикан читает стихи какого-то великого, – по настоящему великого! – русского поэта, которого он, Вещевайлов, часами способный декламировать по памяти свои и чужие тексты, – просто тупо не знает. А такого не могло быть, поскольку не могло быть никогда: стихи были Вовкиным хлебом и постелью, они были вином, которое он пил, воздухом, которым он дышал. И поэтому он был способен читать их везде: даже в сортире плацкартного вагона пассажирского поезда Махачкала – Москва, само пребывание в котором могло приравниваться к настоящему трудовому или боевому подвигу. Потому как требовало от ехавшего этим поездом простого советского человека нереального мужества и героизма. Просто – жизнь как свершение. Там даже дагестанцы задыхались, что уж про остальных-то говорить?! Если только про то, что в нашей жизни – всегда есть место настоящему подвигу… |