Онлайн книга «Покаяние пророков»
|
— Когда я у Савелия Мефодьевича переоделась в Северной… Не стерпела и колечко надела на пальчик, с маленьким камушком. А мужик из автобуса увидел, говорит, отдай, так я тебя даром свезу. И свез! Космач лишь головой покачал. — Я говорил тебе… Никогда ничего не отдавай. — Да оно простое было, серебряное, — виновато вымолвила она и полезла в свою котомку. — У меня еще есть! Красивые!.. А то как бы я доехала? От Северного еще двести верст… Вот, смотри! Вавила достала узелок, развязала одну тряпицу, вторую, и в третьей оказалось несколько перстней — нанизала их на пальцы, показала Космачу. А он, пользуясь случаем, взял ее руки в свои — горячие и от того немного жестковатые, поднес к своему лицу, как сокровища. Золото было холодным и леденило пальчики. — Погляди-ка, какие они красивые! Пожалуй, Алмазный фонд купил бы все без всякой экспертизы: сапфиры, изумруды и один крупный бриллиант наверняка индийской работы. Даже на глазок этим сокровищам будет лет шестьсот — семьсот, а может, и того больше… — А почему ты так смотришь? — вдруг спросила она. — Ты не смотри по-ученому, на красоту полюбуйся. — Да я любуюсь. Только зачем таскаешь с собой такое богатство? — Какое уж богатство?.. Это мне матушка дала, на приданое. Больно поносить хочется. Остальное в Северном оставила… Он не стал пугать ее миром и современной жизнью, ни к чему ей знать, что за паршивую сережку убить могут не моргнув глазом. — Мы завтра и то колечко вернем, — пообещал, не отпуская рук. — Да уж не надо, нехорошо. Совсем уж простенькое… — Он тебя обманул! Вавила не хотела быть обманутой, смутилась. — А как же мы вернем? — Найдем водителя на автостанции… Ты запомнила его? — Такой бритый… — Они все бритые. В лицо узнаешь? — Да узнаю. — Она что-то заподозрила, осторожно высвободила руки, но один из перстней коснулся огромной окладистой бороды Космача и зацепился. Вавила потянула и засмеялась: — Ишь, привязал! Отвяжи-ка, не то и веника твоего не останется! Как дерну вот! И пока он выпутывал перстень, ее пальчики бездумно трогали бороду, и едва рука освободилась, как Вавила покраснела и отвернулась в великом смущении. Торопливо посдергивала украшения, завязала в тряпочки, сунула в глубину котомки. И что-то там нащупала еще, просияла. — Свиточек тебе принесла, вот возьми-ка… — Что это? — Да ты искал… Сонорецких старцев послание пророческое на окончанье великого лесного сидения. Свиток находился в кожаном чехле, завязанном с двух сторон, и напоминал длинную и толстую конфету. У Космача непроизвольно затряслись руки. — Боярышня… Свет очей моих… Где же ты отыскала?.. — Спросила стариц на Сон-реке, они и благословили меня свитком. Случайно проговорилась, что была у сонорецких старцев… — С этим и шла ко мне? Вавила спохватилась, что сказала лишнее, вдруг принюхалась. — Ой, дымом пахнет! Ужель не чуешь? Космач бросился на кухню; из кастрюли с пельменями шел синий дым. Впопыхах сдернул ее с плитки, обжегся, уронил, и пока искал тряпку, чтоб прихватить и поднять, задымился линолеум. Залил все из лейки, кастрюлю выставил в сени, вытер шваброй пол. И эти бытовые хлопоты слегка отрезвили его, а тут еще в окошко глянул — рассвело и метель завивает. Когда же закончил с уборкой и вернулся, Вавилы за столом не было. Заглянул в горницу — лежит в постели, и розы рядом, на подушке. — Ступай-ка спать, Ярий Николаевич, — строго посоветовала она. — Утро вечера мудренее. А как пробудишься, так и спросишь. Ты ведь спросить пришел? Он встал на колени рядом с кроватью. — Сегодня скажи, сейчас… Зачем ты вериги носила? — Ты ученый, ты все знаешь… — Ничего я не знаю. Впервые на тебе и увидел… — Грешна, Ярий Николаевич, оттого и наряд суров. А ты взял да и лишил меня крепости. — В чем же грех-то твой, ангел? — Замуж в срок не пошла. У нас ведь строго, коль к семнадцати летам не взяли — нА тебе власяницу, абы мысленно не грешить. — Кто же сплел ее? Боярышня заговорила неожиданно низким, грудным голосом и нараспев, словно молитву: — Сама и сплела. Белому коню хвост да гриву остригла. — Она резко села, сронив одеяло с груди. — Ты-то в миру живешь, свои законы и правила. И не знать тебе мук душевных и телесных, ибо ученый ты муж и вериги сам плетешь, из ума своего. Не знаешь, как грызет душу пустое чрево, а стыд какой и срам, когда скажут — перестарок! А когда всякую ночь страсти телесные треплют, подобно болезни падучей?.. Власяница, Ярий Николаевич, се есть спасение мое. Ты же снял с меня оберег, но ведаешь ли обычай? — Не ведаю. Но догадываюсь. И мне радостно… — Коли утром повторишь свои слова — поверю… — Да ведь утро! Светает! — Поди-ка спать, Ярий Николаевич, не мучай… — Возле тебя останусь. — Хоть ты и снял власяницу, но со мной не ложись, — назидательно произнесла она. — А вот когда ты мне наутро свое слово скажешь, да заживут мои язвы и рубчиков не останется… Не договорила, умолкла настороженно. Он нашел руку боярышни, прижал к щеке. Пальцы зарылись в бороду, потрепали ее и вдруг замерли. — Оно и так грех… Ты ведь ученый был, да так и остался… Позрела, как взволновался, когда свиток взял. Наутро откажешься от меня и снова вериги плести. Знаю, отчего в Полурады не пошел, а здесь поселился, при тракте. Ведь затосковал бы в скиту, к науке своей потянулся. И сейчас тоже затоскуешь. Что тебе станет лесная девка-перестарок? Неграмотная по-новому, в мирской жизни глупая… — Никогда больше не говори так, — оборвал Космач. — Не желаю слышать. Вавила немного помолчала, зашептала тихо: — Пресвятая Богородица, прости и помилуй. Не ведаю, что творю, да ведь муж сей от вериг избавил… Космачу показалось, она заснула с этими словами, пеки опустила, пальчики на щеке ослабли, и дыхание стало ровным. — Человек от тебя пришел, — вдруг внятно и трезво проговорила. — На преподобного Савву… — Какой человек?.. Кто? — Назвался, а не ведомо, кто… От тебя, сказал… — Я никого не посылал! Слышишь?.. Я никого не посылал! |