Онлайн книга «Покаяние пророков»
|
Она не спросила, зачем он снял власяницу и каким образом очутилась в доме, лишь потупилась и обронила хрипловатым от сна голоском: — Спаси Христос… А уже утро? — Нет, боярышня, ночь. — Что же я проснулась-то? От беда… Будто кто в плечо толкнул. — Так уснула без ужина! Давай-ка, боярышня, садись за стол, прошу. — Космач придвинул табурет. — Отведай чем бог послал. — Ой, да Ярий Николаевич! — растерялась Вавила, увидев заставленный тарелками стол. — Чего это вздумал-то? Спать надобно, грех по ночам трапезничать. Коль воды дашь испить, так и ладно будет. Космач достал из лейки розы, бережно стряхнул воду и вложил ей в руки. — Это тебе, Вавила. С праздником! У нее задрожали пальчики и губы, не смогла поднять глаз. — Ой, да ни к чему, Ярий Николаевич… Не знаю, что и сказать-то… Спаси Христос… А какой праздник-то ныне? Он усадил ее к столу. — Целых два праздника. Твое явление — первый! А второй — женский день был, теперь уж вчера. Мы же с тобой как-то раз отмечали, помнишь? Вавила отчего-то потупилась, отложила цветы и стала перебирать край скатерти. — А Наталья Сергеевна к тебе не ездит из города? — Нет, не ездит. — Даже по праздникам не бывает? — Не бывает. Она поверила, улыбнулась не очень-то весело. — Не хлопотал бы, даром. Помолиться бы да спать. Ведь уснула лба не покрестив… А сама не сводила глаз с цветов, едва удерживалась, чтобы не потрогать томные, ожившие в воде бутоны. — Вот накормлю, напою, тогда и спать уложу. — Мне бы чаю токмо после баньки… Так пить хочется, во сне снилось, будто… И оборвалась на полуслове, замолчала. Космач включил чайник на рабочем столе, чтоб поближе, принес заварку. Вавила вдруг насторожилась. — У тебя травяной или казенный? Казенный так нельзя нам. Когда Христа распяли, чай зацвел, обрадовался. — Помню я, помню… Потому заварю каркаде, это из цветов египетских. — Ну, из цветов-то можно… И опять повисла напряженная пауза. Наконец закипел чайник, и боярышня оживилась, сама налила себе чаю и стала пить живой кипяток — только в кружке не бурлило. Он придвинул рафинад — песка староверы не признавали, а этот хоть не настоящий сахар, но все-таки… — Ах, добрый у тебя чай, — похвалила с тревожными глазами. — Надо бы с собой взять… Спохватившись, Космач разрезал торт, положил на тарелку перед Вавилой. — Угощайся, ты же любишь! Но она и кружку отставила, замолчала, задумалась, трогая пальцами шипы на цветах. Ему показалось, тревога и настороженность боярышни из-за того, что он грубо вторгся в тайную суть ее жизни, поддался порыву и срезал власяницу. — Не жалей прошлого, — обронил он, присаживаясь рядом. — Теперь все будет иначе. — Как будет, токмо Господь ведает, — после долгой паузы вздохнула Вавила и подняла голову. — На все воля Его, что проку роптать? А ведь грешим, фарисеям уподобившись. Дорогой тешилась одной думой, от иных отрекалась, как от искушений бесовых, да вот пришла-то с чем? Это был некий ее давний, внутренний монолог, и Космач ничего не понял, но твердо знал правило, что задавать вопросы напрямую без толку: из-за чисто кержацкой природной скрытности и сопряженной с ней кротости сразу правду никогда не скажет, а начнешь поторапливать, вообще может замкнуться и унести с собой то, с чем приходила. Надо было терпеливо ждать, когда душа ее оттает, избавится от испуга, вызванного дорогой, чужими людьми и вот этой встречей, привыкнет к новому состоянию и раскроется сама. — Смотрю на тебя, боярышня — глазам не верю, — осторожно проговорил он. — Повзрослела, расцвела. — Не ходил к нам давно. Поди, уж седьмой год пошел. — В голосе послышался материнский упрек. — Как весна, так ждем, ждем… Особенно когда паводок схлынет и путь откроется… А потом еще к осени ждем, к началу успенского поста… Она говорила «мы», чтоб спрятать свои чувства, и, как всегда, задавала вопросы прямо и бесхитростно, а ответить так же было невозможно. Не оправдаешься ведь тем, что он давно не занимается наукой и вступил в непреодолимый конфликт со средой обитания, почему и оказался в глухой деревушке. — А позвала бы, так пришел, — осторожно намекнул Космач. — Клестя-малой приходил, так и поклона твоего не принес. Подумал, забыли меня в Полурадах. — Когда он уходил, я на Енисей бегала, — смутилась Вавила. — Но весточку от тебя принес. И оливки принес… Сказывал, вся жизнь переменилась. Токмо не взяла я в толк… Коль ты ученый, так ученый и остался. Должно, Клестиан Алфеевич чего-то напутал. — Я попал под сокращение, уволили меня, сняли с научной работы. — Чудно мне… Да и ладно, и хорошо. Взял бы да к нам пришел. Сколь уж успенских постов отпостились? — Ты прости меня, Христа ради, — повинился он. — Тогда на пути мне Клавдий Сорока встретился. В общем, на Сон-реку водил. Я писал тебе, почему не успел к посту… — Да слышала я… Ну, посмотрел Третий Рим? Прочел либерею? — Прочел… — Еще на Соляном Пути говорили, ты в Карелы ходил, у некрасовских был на Кубани? — И там был… — Широко ходил… Знать, иные места облюбовал, а к нам дорогу забыл… Несмотря на скромность и даже робость, она умела быть беспощадной, выказывая свой ретивый боярский дух. — Не забыл, боярышня. Сердцем все время в Полурадах. — Ой, лукавишь, Ярий Николаевич… Из города сюда ушел, а что бы не к нам? Коли уходить от мира, так и от дорог его уходить. — Чтоб жить в скиту, надо вашу веру принять, образ жизни. Я не готов был, да и сейчас… — А ты пришел бы как ученый. Раньше-то приходил… — Понимаешь, мне нельзя как раньше. Ни к вам, ни в другие места… — А почто нельзя? — Не занимаюсь наукой. Отлучили меня… А чтобы как раньше, нужен документ, специальная бумага из московского научного центра. Без нее запрещено работать в скитах. — Боже правый, да кто же запретил? — Есть правила, закон. — Раз ты теперь не ученый, на что тебе правила? Мы же не ученые, и потому без всяких бумаг ходим. Простота и прямота ее аргументов всегда ставили Космача в тупик. — За мной установили наблюдение, следили, — неохотно признался он. — Пошли бы по пятам, и выказал бы Соляную Тропу… |