Онлайн книга «Ужасные невинные»
|
– Где? – В этом театре, Дэн. Быть артисткой. Заниматься сексом прямо на сцене, и чтобы все на тебя смотрели. И пускали слюни. И кончали, не снимая штанов. Разве не здорово? – Потрясающе. – Ага. И первое, что я сделаю, – пошлю приглашение мамахен. Пусть на меня посмотрит, чертова писака! Безусловно, именно ради этого все и затевается. – А зачем ты прилетел в Стокгольм, Дэн? – наконец-то Лягушонок удосужилась спросить об этом – впервые за время нашего знакомства. – У меня дела в Стокгольме. – Да? А ты не похож на человека, у которого есть какие-то дела. – А на кого я похож? Лягушонок задумывается. «Задумываться» по Лягушонку означает: морщить лоб, грызть ногти, чесать подмышки, дергать себя за ухо – именно это Лягушонок и проделывает. – Ну я не знаю… Ты похож… похож… на парня, который торгует героином, – Лягушонок с надеждой смотрит на меня. – Я не торгую героином. – На парня, который торгует оружием. – Я не торгую оружием. – Жаль. Очень жаль. Разочарование Лягушонка сродни разочарованию Билли. Это киношное разочарование. Таким же киношным является ее преклонение перед плохими парнями. Перед парнями-изгоями в угнанных тачках. Перед одинокими боксерами, одинокими киллерами, печальными любовниками, печальными ворами, печальными налетчиками на банки; в их карманах не сыщется и сотни баксов, в их тощих холщовых сумках не сыщется и бритвенного станка, но они владеют приемами любого из восточных единоборств, кодами к «Энигме», шифрами к «Книге Мертвых», доступом к ядерным боеголовкам, ключами к царствию небесному; они беспечно сплевывают вишневые косточки за секунду до того, как их должны пристрелить, – и они всегда добиваются своего. На этом стоит весь Голливуд, вот уже много лет засирающий мозги людишкам, подобным Лягушонку-недоноску. А таких не один миллиард наберется. – …Тогда не говори мне, чем ты занимаешься. Совсем не говори. – Не буду. Ты вернешь мне паспорт? – Конечно. – Я бы хотел получить его сейчас. – Я верну, верну… Останься еще на немного. – Я и так засиделся. И потом… Я исполнил свою часть договоренности, побыл твоим дружком. Теперь и ты исполни свою. В который уже раз просьба о возвращении паспорта вызывает у Лягушонка неадекватную реакцию. Она кажется недовольной, она почти в ярости. Капризная девчонка, вот кто такая Лягушонок. Капризная девчонка, все прихоти которой должны удовлетворяться, не мытьем, так катаньем. – Останься, Дэн. – Нет. Мне пора. Пошутили и хватит. – А знаешь что? – Лягушонок хихикает. – Я не отпущу тебя. – Интересно, каким образом? – А вот каким!.. Она копается в куче вещей, на которой сидит. Она может достать оттуда все, что угодно, вплоть до полицейского при исполнении, но почему-то вынимает пистолет. Не «Глок», другой, но от этого он не перестает быть пистолетом. Признаться, я не ожидал от нее такой прыти, к тому же пушка явно тяжела для Лягушонка, это – не ее пушка, наверняка где-то украденная; если она украла паспорт, то почему бы не украсть и пушку? – И что дальше? – устало спрашиваю я. – Посмотрим. Посмотрим. Посмотрим вместе, как какое-нибудь заштатное кинцо. «Мизери», вот что приходит мне на ум. Пистолетное дуло слишком близко, чтобы вот так, навскидку, я вспомнил имя режиссера, но книжный первоисточник не забудешь ни при каком раскладе: Стивен Кинг, кто же еще, расхожий сюжет о талантах и поклонниках в подарочной упаковке забойного триллера. Поклонники не всегда благо, об эту дармовую шоколадку можно обломать не только зубы, этой мышеловке случается так защемить хвост, что не обрадуешься. – Он настоящий. – Да что ты говоришь! И откуда же ты его взяла? – Я еще не сказала тебе? Мой мудак папашка – полицейский комиссар. Как тебе такой поворот событий? – Хреновый поворот. Это и правда хреновый поворот, самый хреновый из всех хреновых. Оказаться в чужой стране, с сомнительными документами, да еще под дулом пистолета, который держит в руках пятнадцатилетняя психопатка. И я вовсе не уверен, что она им не воспользуется. – …Вот и я думаю, что хреновый. Для тебя, во всяком случае. – Неужели выстрелишь? – с сомнением спрашиваю я. – Выстрелю. Если ты не прекратишь нудить и не будешь паинькой. – А если я не прекращу нудить? И не буду паинькой? – Тогда я выстрелю. Пау-пау-пау, – соплячка округляет рот. – И ты превращаешься в труп. – И как же ты объяснишь все матери? – Писаке? А ничего не буду объяснять. – А мудаку папаше? – С ним проблем не будет. Скажу, что применила оружие в целях самообороны. Что ты грязно приставал ко мне. Что я только защищалась. – И он поверит? – Даже если не поверит, то сделает вид, что поверил. Не станет же он заводить дело на свою родную дочь! – Значит, у меня нет выхода? – Выход только один: будь паинькой, Дэн. Будь моим сладким дружком. – И когда же я смогу уйти? – Когда я захочу. На щеках соплячки играет румянец, виски покрыты мелкими бисеринками пота, волосы увлажнились, веки потяжелели, даже губы очистились от герпеса. Вся фигура ее укрупняется, становится почти монументальной. Подобные ракурсы я не раз описывал в своей рубрике «3,14здатое кино», а на смену плохим парням иногда приходят плохие девчонки. Этот вариант я как-то не учел. – Знаешь, что я тебе скажу, соплячка? – Валяй, говори. – Пошла ты!.. «Пошла ты» на фоне белого с вышитыми якорями халата смотрится нелепо, почти водевильно, я мог бы переодеться в свои шмотки сразу, еще в ванной, почему я не сделал этого? Соплячка со своими россказнями об амстердамском секс-театрике – она во всем виновата, она подействовала на меня расслабляюще. – Я собираюсь уйти. Прямо сейчас. – Никуда ты не уйдешь. – Уйду. – Нет. – Уйду, и ты меня не остановишь. – Не нарывайся, Дэн. Ты не знаешь меня. – Но и ты меня не знаешь. Нас разделяет метра полтора, не больше, все из-за хлама, которым забита комната Лягушонка, свободного пространства здесь маловато. |