Книга Илиада, страница 54 – Гомер

Даром его я гнушаюсь, его ни во что почитаю!

Если бы больше и в десять, и в двадцать он раз предлагал мне,

Сколько теперь уж имеет и сколько иметь еще будет,

Даже хоть всё, что несут в Орхомен или в Фивы египтян, —

Город, где граждан дома сокровищ полны величайших, —

Город стовратный; из каждых ворот выезжает по двести

Воинов храбрых на быстрых конях, в колесницы впряженных;

Иль даже столько давай мне он, сколько песку здесь и пыли, —

Сердца ничем моего не преклонит Атрид Агамемнон

Прежде, чем всей не изгладит терзающей сердце обиды.

В жены себе не возьму Атридовой дочери. Даже

Если красою она с золотой Афродитою спорит,

Если искусством работ совоокой Афине подобна, —

В жены ее не возьму! Пусть найдет средь ахейцев другого,

Кто ему больше подходит, кто царственной властью повыше.

Если боги меня сохранят и домой возвращусь я,

Там мой родитель Пелей самолично жену мне отыщет.

Много в Элладе, во Фтии ахеянок есть, у которых

Знатны отцы и свои города охраняют отважно;

Сделать любую из них я могу моей милой женою.

Там я нередко отважной душою мечтал, чтоб жениться,

Чтобы с законной женой, по душе мною выбранной, жить мне

И наслаждаться богатством, что добыл Пелей, мой родитель.

С жизнью, по мне, не сравнится ничто, — ни богатства, какими

Троя, по слухам, владела, — прекрасно отстроенный город, —

В прежние мирные дни, до нашествия рати ахейской, —

Или богатства, какие за каменным держит порогом

Храм Аполлона, метателя стрел, на Пифоне скалистом.

Можно, что хочешь, добыть, — и коров, и овец густорунных,

Можно купить золотые треноги, коней златогривых, —

Жизнь же назад получить невозможно; ее не добудешь

И не поймаешь, когда чрез ограду зубов улетела.

Мать среброногая мне говорила, богиня Фетида:

Жребий двоякий меня приведет к гробовому пределу;

Если я, здесь оставаясь, вкруг города буду сражаться,

Нет мне домой возвращенья, но слава моя не погибнет.

Если же в дом возвращусь я, в отчизну мою дорогую,

Слава погибнет моя, но будет мой век долголетен,

И преждевременно смерть роковая меня не настигнет.

Я бы и всем остальным посоветовал это же сделать:

Плыть поскорее домой. Никогда вы конца не дождетесь

Трои высокой; над нею широкогремящий Кронион

Руку свою распростер, и народы ее осмелели.

Вы ж возвратитесь и всем благородным ахейцам открыто

Мой передайте ответ, — ибо в этом почет для старейшин, —

Чтобы придумали средство какое-нибудь повернее,

Как бы спасти и суда, и ахейский народ, утесненный

Возле судов крутобоких. А то, что придумано ими,

Будет без пользы ахейцам: я в гневе своем непреклонен.

Феникс останется здесь, и пусть у меня заночует.

Завтра за мной в кораблях он последует в землю родную,

Если того пожелает. Неволить его я не стану».

Так он промолвил. Молчанье глубокое все сохраняли.

Речь его их потрясла. Говорил он сурово и грозно.

Стал, наконец, отвечать ему Феникс, седой конеборец,

Слезы роняя из глаз: трепетал за суда он ахейцев.

«Если, Пелеев блистательный сын, воротиться в отчизну

Ты безвозвратно решил и, охваченный гневом, не хочешь

Гибель несущий огонь отвратить от судов наших быстрых,

Как же могу я, о сын мой, один без тебя оставаться?

Старый Пелей конеборец послал меня вместе с тобою

В день, как из Фтии тебя отправлял в ополченье Атрида.

Юный, не знал ни войны ты, для всех одинаково тяжкой,

Ни совещаний народных, где славой венчаются люди.

С тем он меня и послал, чтоб всему тебя мог обучить я:

В слове оратором быть — и быть совершителем в деле.

Нет, без тебя, о, дитя мое милое, я не желаю

Здесь ни за что оставаться, хотя бы сам бог обещался

Старость изгладить на мне и юношей сделать, каким я

Был, покидая Элладу, цветущую жен красотою,

Злобы отца избегая, Аминтора, сына Ормена.

Из-за наложницы пышноволосой был зол на меня он;

Сильно ее он любил и жестоко бесславил супругу,

Мать мою. А она, обнимая мне ноги, молила

С девушкой раньше сойтись, чтобы старик отвратителен стал ей.

Я покорился и сделал. Отец, догадавшись об этом,

Предал проклятью меня, умоляя ужасных Эриний,

Чтоб никогда на колени не принял он милого сына,

Мною рожденного на свет. Проклятье исполнили боги, —

Зевс, что царит под землей, и ужасная Персефонея.

Острою медью отца моего умертвить я решился.

Бог какой-то, однако, мой гнев успокоил, внушивши,

Сколько рассказов и сколько упреков мне будет в народе,

Если отцеубийцей начнут меня звать аргивяне.

С этого времени духу в груди моему не под силу

По дому стало бродить, встречаясь с отцом раздраженным.

Множество всякой родни окружало меня неотступно,

Силились все удержать меня просьбами в отческом доме.

Много и жирных овец, и тяжелых быков криворогих

Было зарезано, много гефестовым пламенем жарким

Туш обжигалось свиных, лоснящихся салом блестящим;

Выпито было немало вина из кувшинов отцовских.

Девять ночей непрерывно они вкруг меня ночевали;

Сменно меня сторожили, — и целые ночи не гаснул

Свет в нашем доме: один сторожил под колоннами входа

В двор крепкостенный, другой же в сенях у дверей моей спальни.

Но лишь десятая темная ночь для меня наступила,

Выбил в своей почивальне я накрепко сбитые двери,

Вышел наружу и вмиг чрез дворовый забор перепрыгнул,

Скрывшись легко и от стражи мужской, и от женщин-невольниц,

После того я бежал далеко чрез просторы Эллады

И в плодородную Фтию, кормилицу стад густорунных,

Прибыл к владыке Пелею. Меня благосклонно он принял

И полюбил, как отец только любит единого сына,

Баловня, милого сердцу, наследника благ его многих;

Сделал богатым меня и народ многочисленный вверил;

Там над долопами царствовал я, на окраине Фтии.

Там и тебя воспитал я таким, о, бессмертным подобный!

Нежно тебя я любил; и с другим никогда не хотел ты

Ни на пирушку пойти, ни откушать чего-нибудь дома

Прежде, чем я, на колени к себе посадив, не нарежу