Книга Вопрос и ответ, страница 10 – Патрик Несс

— Виола — с остальными женщинами? Как она? — спрашиваю я.

Мэр Прентисс снова смотрит на меня:

— Ты обещал, Тодд Хьюитт. Или тебе напомнить? Только спасите ее, и я сделаю что угодно. Именно так ты и сказал, слово в слово.

Я беспокойно облизываю губы:

— Откуда мне знать, что вы выполните свою часть уговора?

— Ниоткуда, — отвечает он, буравя меня взглядом — кажется, эти глаза могут разглядеть во мне любую ложь, даже самую мелкую. — Я хочу, чтобы ты верил мне, Тодд. А какая же это вера, если ей нужны доказательства?

Он снова переводит взгляд на дорогу, а Дейви мерзко хихикает у меня под боком, такшто мне остается только разговаривать со своей лошадью. У нее темно-коричневая шкура и белая полоска на носу, а грива так безупречно вычесана, что и трогать-то страшно. Жеребенок, думает она про меня.

Она, думаю я. Она. И тут мне приходит на ум вопрос, который раньше как-то не приходил. У овец на нашей ферме в Прентисстауне тоже был Шум, но ведь у женщин его нет, так почему…

— Потомушто женщины — не животные, Тодд, — отвечает мэр, прочитав мои мысли. — Как бы плохо ты обо мне не думал. Они бесшумны от природы. — И уже тише добавляет: — Что делает их особенными.

Вдоль дороги, по которой мы сейчас едем, стоят васнавном лавки и магазинчики, перемежаемые зелеными деревьями. Почти все лавки закрыты, и неизвестно, когда откроются. Дома тянутся от переулков к реке слева и холмам справа. Большинство зданий, если не все, стоят поодаль друг от друга — видать, только так и можно жить в большом городе, когда лекарство от Шума еще не найдено.

Мы проезжаем мимо солдат, марширующих по пять — десять человек в ряд, и мимо мужчин, бредущих с вещами на запад. Женщин по-прежнему нигде нет. Я вглядываюсь в лица прохожих, и большинство из них смиренно смотрят себе под ноги: где уж там биться за свободу?..

— Вперед, девочка, — шепчу я лошади. Оказывается, ездить верхом очень неприятно для кое-каких частей тела…

— Ну надо же! — говорит Дейви, нагоняя меня. — Не успел сесть в седло, а уже ноешь!

— Заткнись, Дейви.

— Вы должны называть друг друга мистер Хьюитт и мистер Прентисс-младший, — оглядываясь, кричит нам мэр.

— Что? — Шум Дейви вскидывается. — Да он даже не мужчина! Ему только…

Мэр одним взглядом заставляет его замолчать.

— На рассвете в реке нашли тело, — говорит он. — Тело со страшными ранами и огромным ножом в шее. Смерть наступила не позже чем два дня назад.

Мэр Прентисс снова буравит взглядом мой Шум. Я вызываю в уме картинки, которые он хочет увидеть, и представляю, как убивал Аарона. Вот такая штука этот Шум — в нем любые твои мысли, а не только правда. Если усердно думать, бутто ты что-то сделал, остальные тоже так подумают.

Дейви фыркает:

— Ты убил проповедника Аарона?! Ни за что не поверю.

Мэр молча пришпоривает Морпета. Дейви хихикает и пускается вдогонку за отцом.

За мной, храпит Морпет.

За тобой, ржет в ответ конь Дейви.

За тобой, думает моя кобыла, тоже прибавляя шагу. Прямо скажем, легче мне от этого не становится.

Но я все высматриваю…

(вдруг ей удалось сбежать…)

(вдруг она ищет меня…)

(вдруг она…)

А потом я слышу это.

Я — круг, круг — это я.

Отчетливый, словно колокольный звон, голос мэра сплетается у меня в голове с моим собственным голосом, он как бутто говорит прямо в моем Шуме. От неожиданности я чуть не падаю с лошади. Даже Дейви удивленно оглядывается, не понимая, на что это я так среагировал.

А мэр просто едет себе по дороге, словно ничего не случилось.

Чем дальше на восток и дальше от собора мы уезжаем, тем серее становится вокруг. Скоро под копытами лошадей оказывается гравий, а дома вокруг становятся все проще и проще — длинные деревянные бараки на большом расстоянии друг от друга: бутто кирпичи, разбросанные по лесу.

От этих домов исходит женская тишина.

— Верно подмечено! — говорит мэр. — Мы въезжаем в Женский квартал.

Мое сердце сжимается, тишина эта подобна стальной хватке.

Я пытаюсь выпрямиться и скакать ровнее.

Потомушто где-то здесь может быть она, где-то здесь ее лечат.

Дейви снова подъезжает ко мне, его жалкие недоусики изгибаются в гнусной улыбке.

Я скажу тебе, где твоя шлюшка, говорит его Шум.

Мэр Прентисс резко оборачивается.

От него исходит ужасно странный звук — как бутто крик, но беззвучный, неземной, словно вмещающий в себя тысячу слов одновременно. Он проносится мимо и даже взъерошивает мне волосы на затылке.

Но реагирует на него Дейви…

Его голова дергается назад, словно от удара, и он судорожно хватается за поводья, чтобы не выпасть из седла. Конь разворачивается, и я вижу глаза Дейви: ошарашенные и безумные, из разинутого рта тянется ниточка слюны.

Черт, это еще что такое?..

— Он ничего не знает, Тодд, — говорит мне мэр. — Все, что ты узнаешь о ней из Шума моего сына, — ложь от начала и до конца.

Я перевожу взгляд на Дейви, ошарашенного и часто моргающего от боли, потом опять на мэра:

— Это значит, что она цела и в безопасности?

— Это значит, что он не знает. Верно, Дэвид?

Да, па, отвечает Шум Дейви, все еще дрожащий от страха и боли.

Мэр Прентисс поднимает брови.

Дейви стискивает зубы.

— Да, па, — выдавливает он.

— Я знаю, что мой сын — лжец, — говорит мэр. — Что он невежа, хулиган и плевать хотел на мои принципы и убеждения. Но он всетаки мой сын. — Прентисс снова обращает взгляд на дорогу. — И я верю в искупление.

Шум Дейви становится тихим, но где-то в глубине его слышится алое шипение.

Нью-Прентисстаун постепенно тает вдали, вдоль дороги теперь почти нет построек. Между деревьев мелькают то красные, то зеленые фермерские поля — что-то из посаженного мне знакомо, что-то я вижу впервые. Тишина женщин постепенно сходит на нет, а местность вокруг дичает: в канавах растут цветы, восковые белки дразнят друг друга, ярко светит сонце и всюду царит мир и покой, как бутто ничего не случилось.

Река поворачивает, мы огибаем холм, и вдруг впереди вырастает огромная железная башня.

— Что это? — спрашиваю я.

— Тебе-то какая разница? — говорит Дейви, хотя ответа явно не знает. Мэр молчит.

Сразу за башней дорога опять поворачивает и идет вдоль длинной каменной стены. Чуть дальше в стене виднеется арка больших деревянных ворот. Больше за длинную — очень длинную — стену никак не попасть, а у ворот дорога заканчивается.