Книга The Телки два года спустя, или Videoты, страница 22 – Сергей Минаев

– Нет, не успел. Дознулся.

– Счастливый! – бросаю я.

– Что тебе мешает? Съемки в рекламе? Неотработанный контракт? Социальный статус? – Оттого что она не оборачивается, мне кажется, что все эти вопросы она задает собственному отражению в давно не мытом школьном окне.

– Мне нужное подчеркнуть, или ты сама себя спрашиваешь? – Не сводя с нее глаз, я запускаю руку в ее сумочку и достаю мобильный.

– Себе я, кажется, уже ответила. – Она глубоко затягивается, поправляет волосы и замолкает.

– Ответы тебя устроили? – лихорадочно набираю свой номер с ее телефона, чувствую вибрацию айфона в кармане джинсов.

– Не вполне. – Она резко разворачивается, но я успеваю закинуть ее телефон обратно в сумку за секунду до того. – Ты знаешь тексты Науменко?

– Жизнь заставила.

– Нелегкая у тебя жизнь, да, Андрей Миркин?

– Была гораздо труднее до того...

– ...как ты меня встретил. Ненавижу банальности!

– Ты не оставляешь мне на них времени. До того, как в Голландию свалил.

– Ты жил в Голландии? – Ее глаза оживляются.

– Один ужин вдвоем, а?

– Правда, не стоит. – Она подходит ближе, слегка касается рукой моего плеча, по моей спине бегут мурашки.

– У меня руку свело любовной судорогой, – кривляюсь я и хватаюсь за плечо. – Можешь слегка помассировать, вот здесь?

– Могу прижечь сигаретой, чтобы не мучился. – Она улыбается, окончательно сводя меня с ума.

Я заваливаюсь на бок и начинаю чуть-чуть дергать левой ногой.

– Всего одно касание, и ты спасешь жизнь человека, или убьешь меня, не коснувшись! – Я тяну к ней руки.

– Если бы я могла убивать людей, не касаясь, этот город стал бы много лучше. – Ее глаза снова становятся безразличными. – Вставай, Миркин, дети могут зайти!

– Боишься быть скомпрометированной? – Я понимаю, что до питерского самолета около трех часов, а вот до нашего с ней ужина... Поднимаюсь со стола.

– Боюсь показаться навязчивой, но ты меня слегка утомил. Мне нужно идти, прости! – Она говорит абсолютно холодным тоном, но сумку со стола не убирает, оставляя мне тем самым щель в пять миллиметров, в которую я, как всякий срывающийся со скалы, всовываю палец.

– Три чашки кофе!

– Почему именно три?! – За щелью обнаруживается довольно большая полость.

– А почему бы, собственно, не три?

– Господи! – кривится она. – Одна сплошная демагогия.

– Нет. Это – демагогия, – говорю я, указывая на нее пальцем. – Так любила говорить Ульрика Майнхоф.

– Это дизайнер одежды, да? – Она хлопает ресницами, стараясь быть похожей на одну из тех... но у нее выходит неубедительно.

– Ага, западногерманский бренд. Фракция Красной Армии. У тебя есть что-то этой фирмы?

– Пудреница в форме автомата Калашникова.

– А у меня джинсы из кожи Баадера. Нам будет хорошо вместе, правда?

– Я могу попросить помощь зала? – Она прищуривается и перекладывает школьный журнал с одного края стола на другой.

– Боюсь, у вас больше не осталось подсказок. – Я укоризненно качаю головой.

– Тогда я забираю деньги.

– «Жан-Жак», «Кофемания», «Маяк» в конце концов!

– Я уже запуталась, кто здесь ведущий?

– Как хочешь. – Я делаю шаг вперед и беру ее за руку.

– Не дай тебе бог назвать меня зайкой! – Она выдергивает руку.

Откуда это? Слышала, как я разговаривал со школьницами? Это слово проскользнуло в начале? Навела обо мне справки? Последнее обнадеживает, ровно настолько, чтобы успеть впасть в паранойю.

– Я таких слов даже не знаю, – получается неуверенно.

– Звучит нетвердо. – Она берет сумку, журнал и начинает движение к двери.

– Наташ, послушай! – Я забегаю вперед. – Через четыре часа мне нужно быть в Питере. Самолет в три. Завтра – кофе, обед, ужин, завтрак?

– Я подумаю. – Она делает еще один шаг к двери.

– Когда тебе можно позвонить?

– Ты знаешь мой номер?

– Кажется да. – Я спиной открываю дверь.

– Кажется?

– Уверен! – Не оборачиваясь, делаю шаг назад, в открытую дверь, задеваю ногой за что-то металлическое. Грохот перевернутой посуды, моя нога едет по полу, пытаюсь схватиться за дверной косяк, но не успеваю и плюхаюсь на задницу.

– Хороший финал! – Она не удерживается, подносит журнал к лицу и начинает заразительно хохотать. Я ощущаю задом холод школьного линолеума. Верчу головой по сторонам, вижу перевернутое ведро, разлитую по полу воду, рядом швабру с тряпкой и тоже начинаю смеяться.

– Вам, мужчина, так эти сандалии идут! И ведро!

Я смотрю на нее снизу вверх. Очень стройные ноги. Юбка задирается чуть больше, чем положено, когда она приседает. У меня пересыхает во рту. Я протягиваю руку, беру ведро и надеваю на голову.

– Я похож на магистра Тевтонского ордена?

– Ты похож на идиота. Сними немедленно, сейчас нянечка придет!

– Не сниму!

– Что это еще за идиотство? – звучит сзади.

– Я поскользнулся и упал... – реагирую на твердую поступь уборщицы. – Помогите, пожалуйста!

– Он правда упал. – Наташа старается говорить серьезно, но у нее плохо получается.

– А кто это? – грозно спрашивает уборщица.

– Ведущий, с телевидения. – Опять взрыв хохота.

– Ой, вы извините, я думала, в кабинетах нет никого! – Шаги уборщицы ускоряются, я снимаю ведро с головы.

– У вас тут не пол, а каток! Представляете, попал головой в ведро!

– Давайте я вам подняться помогу! – мельтешит уборщица.

– Спасибо, я сам. – Я опираюсь руками о пол и резко встаю. – Вот попал так попал! Правда, Наталья Александровна?

– Не то слово! – Она снова надевает серьезное лицо.

– Я тут уберу сейчас. – Уборщица сгребает швабру, ведро и подтирает пол.

– Завтра в обед? – шепчу я на ухо Наташе. – Или вечером?

– Я подумаю, – тихо говорит она.

– У меня, кажется, давление повысилось. – Я пытаюсь обнять ее за талию.

– Это от перепада высот. – Она отстраняется. – Мне к завучу нужно.

– Каких высот? Я еще не забрался. Утром, да? – продолжаю шептать я, но она уже идет по коридору, а я семеню следом, смотрю на часы и понимаю, что опаздываю на самолет. Но ее походка слишком плавная, а линия бедра такая, что, кажется, опаздывать уже просто некуда.

– Увидимся! – бросает она, открывая дверь завуча.