Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— Не уходите, князь. Нельзя же нам так и расстаться, ни до чего не договорившись! — Но я, Борис Николаевич, не вижу точек соприкосновения! — Не спешите, князь. Мы вполне можем быть солидарны с вами в вопросе о запашке пустошных земель… Мышецкий уселся опять, явно заинтересованный, и предводитель вдруг огорошил его словами: — Да будет известно вам, Сергей Яковлевич, что Уренская губерния, вверенная вам русским правительством, уже распродается по кускам за границу… — Как вы сказали? — вытянулся Мышецкий. — По кускам, — повторил Атрыганьев. — Самым жирным и сочным. Вот увидите сами, что лучшие наделы будут нарезаны под немца — этого извечного врага русскому человеку, этого извечного пожирателя русского хлеба! Сергей Яковлевич помедлил: — Не шантаж ли это? Атрыганьев возмущенно вскочил, с грохотом отодвинул от себя кресло, забегал по комнате. — Немецкая экспансия, — выкрикнул он, — стремительно движется на восток! Остзейские провинции и Польшу уже нельзя считать русскими. Вот вам: Крым, Херсонщина, Малороссия и Поволжье (самые плодоносные земли) — уже под пятой немецкого колониста. Теперь не нужно кровавых битв, ежели Россия стала такой непроходимой дурой, что сама покорно ложится под немца! Мышецкий сидел — как в воду опущенный. Обидно, что возразить черносотенцу было нечем. Земельные спекуляции — при земельном же голоде — давно уже вышли из провинциальных масштабов и перешли в масштабы международные. Немецкий хуторянин сосет украинский чернозем, кормит хлебом кайзеровского солдата, а нищего русского мужика сгоняют с родных наделов и посылают искать новую землю у черта на куличках! «Что ответить? — раздумывал Мышецкий. — А ответить надобно, но так, чтобы господин предводитель не счел меня своим союзником…» — Отчасти вы правы, — согласился он. — Но это, Борис Николаевич, вынужденная необходимость. Правительство идет на сдачу земель в аренду, чтобы укрепить свои финансы. Мало того, колонист привозит технику, а у нас — соха! Колонист укрепляет землю фосфатами, а у нас — г…! Не только немецкий, но и французский капитал настойчиво вторгаются в российскую бухгалтерию… Атрыганьев молчал, и Мышецкий аккуратно положил его на ноготь, чтобы с удовольствием прищелкнуть: — Вот вы, Борис Николаевич, ратуете против засилия иностранного капитала. Однако не вы ли запродали свою стекольную фабричку и стали скупать бельгийские акции? Песок, лес, абразивы — русские… Если уж быть патриотом, так надо быть им до конца. Так, по-моему? Предводитель, к удивлению князя, остался непоколебим: — Но франко-русский союз поддержан свыше, его величеством. А я, как истинно верноподданный, поддерживаю его снизу, от самого пенька! — Боюсь, — ответил Мышецкий, — что «от самого пенька» скоро не останется леса в губернии. — Но зеркальное стекло — признак культуры! — Ах, кому это нужно в России разглядывать по утрам свою рожу с похмелья? Бросьте, Борис Николаевич, никто вам не поверит… Атрыганьев смотрел на него почти с презрением: — Вы так не говорили бы, князь, если бы знали, на какие деньги скупают немцы наши земли. Мышецкий пожал плечами: мол, не знаю. — Бюджет министерства колоний германской империи, — резко договорил предводитель, — отныне планируется следующим образом: Камерун — земля Гереро — Кьяо-Чжау — Новая Гвинея — и… Россия, князь! — Да, я слышал об этом, Борис Николаевич… Можно было презирать главаря «уренских патриотов», но нельзя было не согласиться с ним в этом вопросе. С раздвоенными чувствами Мышецкий покинул дом предводителя и направил свой гнев противу… Он и сам не знал, кто виноват в этом, а потому накинулся на первого, кто ему подвернулся. Этим первым был Такжин Гаврило Эрастович, состоящий при казенной палате. — Вы что? Опять шахер-махеры?.. Почему я узнаю об этом со стороны? Немцы хватают земли вдоль полотна железной дороги, которая еще не отстроена… А куда же пристегнуть мне мужика с его пятнадцатью десятинками? Такжин оторопел под этим натиском: — Ваше… ваше… При чем здесь мы? — Так кто же там барышничает? — Ваше сиятельство, — вступился пьяненький, как всегда, Огурцов, — денежки-то — тю-тю! Плакали… — Чушь! Я сегодня же буду телеграфировать в министерство, чтобы приостановить банковские операции. — Не торопитесь, князь, — осмелел Огурцов. — На этот раз денежки только текут через банк, но… мимо банка! — Коим образом? — Шито-крыто, в мешке запродано, в темноте плачено. Прямо в карман нашему султану, из банка и — в степь! — Значит — в орду? — Султану, князь, султану. — Вы имеете в виду… — начал было Мышецкий. — Да, да, — подтвердил Такжин, — на этот раз колонисты обошли министерство и ведут дела прямо с омбу-Самсырбаем! «Проклятый жандарм, — выругался в душе Сергей Яковлевич. — Что же он не сказал мне прямо?..» Князь задумался: итак, земли казенные, но принадлежат орде, — с другой стороны, земли эти киргизские, но принадлежат казне. «Кто же хозяин?» — Мутная вода, — сказал Мышецкий, — до чего же мутная… Все в ней ловят! И тут же решил про себя: «Ну, я тоже не в поленнице дров найденный, я тоже что-нибудь да выловлю…» 6 Повсюду творилось что-то ужасное. Неразбериха — черт ногу сломает. С каждым днем открывались все новые язвы и червоточины в управлении. Словно гнилое сукно, подсунутое ворами, все трещало вокруг. Мышецкий понял свою наивную тщету в День приезда, когда осматривал губернские учреждения. Крохобор Сютаев, своровавший шматок сала, уже не представлялся ему опасным, — по степям и по банкам сидели такие зубры, что куда там смотрителю богадельни! «Боже, если бы только клопы да гнилые нары… И сенатор Мясоедов тоже хорош гусь: ревизия не вскрыла и сотой доли загнивания в губернии!» Вскоре чья-то заботливая рука, в злорадном предвкушении, подкинула ему на стол недавний номер журнальчика «Дело и потеха». Сергей Яковлевич нашел его на своем столе и долго листал страницы, совершенно не понимая, с какой целью он оказался в его кабинете. И только перелистав журнал до конца, понял. — Свиньи! — сказал он с ненавистью. — Хорьки несчастные, и отомстить-то не смогли как следует!.. В журнале была приведена карикатура: Мышецкий со шваброй в руках склонился над круглой дырой ватерклозета. Автор карикатуры не знал его в лицо, но такая деталь, как пенсне, была ему известна. Под картинкой были оттиснуты стишки не без яда: |