Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— Кажется, началось! Что-то рано в этом году… 7 Однако прогноз Ениколопова не оказался пророческим: заболевших в городе более не было. Влахопулов все-таки заставил Мышецкого при встрече ополоснуть руки в растворе уксуса и обкурил его серной бумажкой (методы против холеры он признавал лишь старомодные). Что-то хитрое было написано сегодня на бульдожьей морде губернатора, отчего Сергей Яковлевич заранее насторожился. И не ошибся в этом: Влахопулов немного пронюхал о замыслах своего помощника и сразу же заявил с большим неудовольствием: — Ну, князь, не ожидал я… Не ожидал от вас! — О чем вы, Симон Гераклович? — Ну, как же. Стоило мне отвернуться, как вы уже стул из-под меня выдергиваете… — Не совсем понимаю вас, — хитрил Мышецкий. Влахопулов подмигнул ему и — шепотком: — А на Свищево-то поле зачем вы ездили? Сергей Яковлевич решил врать наобум: авось, этот попугай, как называл он в душе Влахопулова, ни черта не знает. Да и откуда знать-то? — Свищево поле, — заявил он авторитетно, — кажется мне вполне удобным для разбивки пригородного бульвара. Согласитесь, что наш Уренск не богат зеленью… Вы скоро покинете губернию, и вечным памятником вашего губернаторства пусть останется уютный зеленый уголок! Влахопулов тоже был не дурак — не поверил: — А я слышал, батенька вы мой, что там бараки покрасили. Колодец вырыли. Санаторий для «самоходов» строите?.. Вот мы сейчас спросим у Чиколини — так ли это? Бруно Иванович мямлил в ответ что-то невразумительное, по-собачьи преданно косясь на Мышецкого (баржи… пекарни… ледоход… Казань), и закончил патетическим возгласом: — Мы люди свои, но что скажет Европа? Влахопулов не терпел подобных сравнений: — Я тебе здесь и Европа, и Азия, и Австралия! Мне плевать на твою Европу, лишь бы в Петербурге были мною довольны. Слышишь?.. И тебе ясно предписано мною: ограничить переселяющихся мужиков территорией вокзала и пристани! Мышецкий понял: кошку бьют, а ему намек дают. Однако на этот раз он не выдержал и вступился за полицмейстера: — Симон Гераклович, но переселенцы-то ведь не каторжные! — Не каторжные, — согласился Влахопулов. — А вы хотите, чтобы Уренск был для них вроде пересыльной тюрьмы, откуда гнать их дальше по этапу. — Уренск и есть этап, — не сдавался губернатор. — В таком случае, я тоже спрашиваю вас, как и Бруно Иванович, что скажет Европа? Чиколини глуповато вклеил: — Все бы ничего, да в Европе, не в пример нам, свободно рассуждают о наших порядках… На лице будущего сенатора отразилось раздумье. — Хорошо, — разрешил он. — Можете впустить бродяг… — До каких пределов? — оживился Чиколини. — В пределах… кабака и церкви! — Извольте уточнить, ваше превосходительство. — Кабака и церкви, — повторил Влахопулов. — Тех, что возле вокзала! Заметил усмешку на лице Мышецкого и немного расширил свою щедрость: — Ну и Свищево поле — пусть пасутся! А бульварчик вы, князь, уж без меня разобьете… Я легкой славы не ищу! На этом они и покончили. Теперь Сергей Яковлевич каждый день справлялся о состоянии реки. Зима в этом году была суровой: морозы покрыли реку непробиваемым льдом, в который вмерзли намертво баржи и пароходы. А ведь могло случиться и так, что эшелоны с переселенцами прибудут ранее вскрытия реки. «Что тогда?» Мышецкий отмахивался. «Не будем думать, — говорил он себе. — Казань не посмеет открыть дорогу, пока у меня не пройдет лед…» Однако настроение Сергея Яковлевича было подавленное, что заметила даже Алиса. — Мой друг, — напомнила она, — я не так представляла себе нашу жизнь в этом высоком положении… Чего ты ждешь? Пора уже, давно пора устроить бал в Дворянском собрании! Он посмотрел на нее, как на чудо. — Опомнись, — сказал, — о чем ты?.. Я тоже представлял все иначе. Да что же делать? Видишь: солнце уже пригревает, а мальчишки еще катаются на коньках… Вот и разберись! Сергей Яковлевич приучил себя спать при открытом окне, и по утрам его будил крикливый голос торговки: — Се дни яйца-то на базаре опять кусаются. Слыхано ль дело? Десяток — в гривенник… Чтоб им сдохнуть, кровососам! Видать, приходит нам всем час смертный! Откуда-то из подвала отзывался «холодный» сапожник. — А подметки? — спрашивал он. — Бывалоча, кожаная в полторы гривны шла. А нонеча? И не хошь, а задумаешься: куды это движется мать-Россия, туды-т ее в корень!.. В один из этих дней Казань передала по телеграфу, что первые шестнадцать тысяч переселенцев уже грузятся по вагонам. Сергей Яковлевич в панике отвечал, чтобы эшелоны не отправляли, в Уренске ничего не готово к их встрече, комитетские чиновники еще не прибыли. На реке — лед… Ему стало тошно, как никогда еще не было в жизни. Был уже второй час ночи, а он не уходил с телеграфа. Казалось, что все еще можно поправить. Но под утро Казань ответила: «Не можем задерживать тчк скопление вокзале тчк ожидаем прибытия новой партии тчк свяжитесь пароходством тчк». Зябко содрогаясь от усталости, поехал на пристани. Баржи стояли в лужах воды, под которой синел твердый лед. Борта старых посудин щербатились драной, обтерханной щепой. Предназначенные для перевоза арестантских партий, они разделялись на два отсека: один — в решетках (для простых), другой — затянутый сеткой (для «благородных») преступников. Два сонных водолива откачивали воду из трюмов. Сергей Яковлевич показал в сторону каравана новеньких, свежепокрашенных барж, что стояли на приколе. — Тоже для переселенцев? — спросил он. — Нет, — ответили водоливы, — это баржи для господина Иконникова, оне чайные! — Но пойдут-то они вверх пустые? — Ведомо! Он бережет их, чай — товар нежный… Сергей Яковлевич решил крепко запомнить это и вернулся в присутствие. Сел за стол, отупело смотрел в окно. С крыши свешивались громадные сосульки, сочащиеся талой водицей. Вскоре стали собираться чиновники, удивленные ранним приходом вице-губернатора на службу. Огурцов разложил перед ним первые дела для подписи. — Накажите в палату, — велел Мышецкий, — чтобы открыли переселенческую кассу. Скоро прибудет первая партия. — Каковы будут, ваше сиятельство, еще распоряжения? В голове, тяжелой после бессонной ночи, не было ни одной мысли. — Пожалуйста, — показал за окно Сергей Яковлевич, — пошлите дворника на крышу. Пусть отобьет сосульки, а то еще свалятся на прохожего… |