Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— А на что рассчитывают твои кузены? — спросил Сергей Яковлевич раздраженно. Решительно поднялся в комнаты близнецов фон Гувениусов, остановился на пороге: — Ну-с, молодые люди! Вы еще долго собираетесь сидеть на моей шее? Не пора ли служить? — Мы готовы, — ответили близнецы хором. — Но нас никто не приглашает. — Глупости! — возмутился Мышецкий. — К себе в правление я вас и не буду приглашать. Вас там проглотят и не выплюнут. Но в губернии множество частных контор и предприятий, изберите себе службу по вкусу… Повернувшись к дверям, он на минутку еще задержался: — Правда, у меня есть одно место — в комитете при казенной палате. Борьба с саранчой — как раз по вашей простоте! — Саранча? — переглянулись близнецы. — Но мы… дворяне! Это унизительно… Сергей Яковлевич хлопнул дверью и прошел к себе. Прилег на диван. Долго курил, в раздумье глядя перед собой. Потом отбросил погасшую папиросу, перевернулся на бок и крепко заснул. Это было как раз то, что и требовалось ему сейчас: Мышецкий пробудился вечером, освеженный и вновь преисполненный жаждой деятельности. Посмотрел на часы — время позднее. Придвинул к себе конторские счеты и долго щелкал костяшками, проверяя расход по содержанию мостовых. Выходило боле пяти тысяч рублей — сумма, уже неподвластная решению губернской администрации. Но возиться с министерством финансов тоже нежелательно. Тогда он убавил стоимость подвоза щебенки и подвел итог под 4976 рублями — всё стало на свое место. Мышецкий поставил свою подпись и, приседая, проделал несколько разминающих упражнений. В тишине вечернего дома он слышал, как похрустывают его колени. И снова посмотрел на часы. «Может, позвонить Чиколини?..» — подумал он. Оказывается, полицмейстер как раз собирался отправиться в банк, в котором уже три ночи подряд сидела засада. Сегодня Чиколини рассчитывал взять «эксов» на месте преступления с поличным. — Бруно Иванович, — распорядился Мышецкий, — подъезжайте ко мне и отправимся в банк вместе. Мне все равно уже не заснуть этой ночью… Он оделся попроще, запахнулся в плащ, вышел из дому. Из ночной темноты, пронизанной слабым сиянием редких фонарей, неслышно подкатила коляска на резиновых шинах. Чиколини подхватил губернатора и потом долго совал ему в руки что-то холодное и тяжелое. — Возьмите, — говорил он, — специально для вас захватил. Может, пригодится. — Нет, нет, нет, — отпихивался Мышецкий. — Даже не предлагайте, Бруно Иванович. Я оружия не люблю… Два квартала перед банком прошли задворками Ломтева переулка, таясь вдоль заборов. Где-то далеко на окраинах бесновались собаки, отпугивая обираловцев. В потемках Чиколини приподнял в изгороди какую-то доску, почти силком просунул вице-губернатора головою вперед: — Лезьте, ваше сиятельство, не бойтесь… Очень тихо скрипнули черные двери банка. Сергей Яковлевич прямо лицом попал в мокрый ворс шинели городового. Городовой пальцами ощупал его, спросил: — Это кто ж будет? — Иди ты… — выругался Мышецкий, отстраняясь. — Обувку, — велели ему, — сымайте обувку… Мышецкий разулся. Кто-то нащупал его руку и повлек за собой. Вице-губернатор оказался в большой комнате, в которой только чутьем угадывалось присутствие множества людей. — Тихо, — шепнул ему Чиколини. — Идите сюда, я дам вам послушать. Полицмейстер подвел его к стене, шероховатой на ощупь, и Сергей Яковлевич явственно расслышал, как внизу — под полом банка — идет напряженная работа: скреблась лопата, жужукали сверла, приглушенно разговаривали люди. И ему вдруг стало не по себе. Чиколини снова потащил его за собою, приговаривая: — Вот сюда… сюда, ваше сиятельство. За сейфом и встанете. Он железный — от пуль побережетесь! — А вы думаете… это опасно? Чиколини взял князя за руку и поднес ее к выключателю: — Как только я крикну «свет» — сразу включайте. Ну, а теперь наберитесь терпения… Сергей Яковлевич прислонился спиной к боковине сейфа и замер в ожидании. Прошло, наверное, очень много времени, пока через щели пола не просочилось слабое пугливое мерцание. Раздалось резкое жиканье пилы. Городовые стали сопеть носами от волнения. «Зык… зык… зык», — вгрызалась пила с исподу. Сергей Яковлевич переступил с ноги на ногу. Задранная к выключателю рука онемела. Он остудил лоб о холодное ребро шкафа и снова выглянул из-за сейфа. «Зык… зык… зык!» Теперь наружу выскакивал уже конец пилы, словно освобождая щель для света. И вот зыканье стихло. — Давай, кацо, — громко сказали внизу, под ногами. Половица слабо хрустнула и, поднятая из-под пола напором рук, в полной тишине легла сбоку. Вдоль комнаты образовался узкий провал, в котором колебались какие-то тени. Потом появился силуэт человека, который, оставив ноги в проеме вынутой половицы, посидел немного и сказал отчетливо, но непонятно: — В мешок заверни… Шестнадцатый номер, с поворотом налево. Давай сюда! Снизу ему протянули мешок, в котором слабо звякнули инструменты. Мышецкого прознобило вдоль спины, но Чиколини словно забыл о нем. Экспроприаторы действовали спокойно, но торопились — Руку, — попросил кто-то внизу, — руку мне… И наружу стал выбираться второй человек. Голова его показалась в проеме половиц, он лег уже грудью на пол, закидывая ногу, и тогда заорал полицмейстер: — Свет! И сразу же как по команде прямо в упор загремели выстрелы. Пули с хлопаньем проскакивали сквозь фанеру перегородок. Вдребезги разлетелся графин. Убитый наповал городовой рухнул поперек стола, и Мышецкому запомнились его черные босые пятки, громадные желтые мозоли на пальцах… Когда же он рискнул вылезти из-за сейфа, все уже было кончено. Пожилой грузин в кожаной куртке, какие носили тогда шоферы и авиаторы, неловко застрял в проеме, оплывая кровью. А городовые, сбившись в кучу, колотили другого; из этой свалки вырывались их голоса: — На, сука!.. Архипыч, привесь… мать твою… Не туда кроешь, понизу бей… В печенку яво, сучи в печенку!.. И что-то противно чавкало под их сапогами, крутились между ног, широко расставленных, лязгающие ножны шашек. А пойманный — под градом ударов и ругани — ползал по окровавленному полу, тянул на голову себе куртку семинариста. — Пустите-е! — вдруг тонко надорвался он. — Не надо-о… Про-шу-у вас!.. Мышецкий поразился тому, что Чиколини (человек, которого он всегда считал добряком) тоже превратился в зверя. С потухшим взором, перекосив рот, он неистово молотил семинариста по голове тяжелым бронзовым пресс-папье, как кувалдой. |