Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— Киргиза земля, — ответил султан, деликатно рыгая в сторонку. — Аллах дал… царь Михаил дал… Он добрый был! Грамота есть… — Земля числится казенной. Вы владеете ею лишь по праву стародавнего обычая. Мне известны все ваши банковские операции, и, к сожалению, я… — Не спеши, тюра, — поднял руку султан, сверкая золотыми наперстками. Прямо напротив вице-губернатора уселся дряхлый старец с длинной, как ружье, балалайкой в руках и гнуснейшим голосом затянул песню. — Слушай, — сказал султан. — Он тебя хвалит. Самый мудрый ты, самый смелый в нашей степи… Слушай, хорошо поет! Ну, что тут делать? Мышецкий решил подождать, но певец не унимался. Казалось, никогда не кончится его песня — длинная и тягучая, как осенняя верста. Когда же он всхлипнул и замолк, Самсырбай сказал: — Дай ему! Окажи честь… Сергей Яковлевич взял кошелек и швырнул его в певца. — Возьмите! — крикнул он. — И не приставайте. У меня более ничего нету… Ему стало худо от бешенства. Ублюдок в золотых наперстках с погонами прапорщика на плечах дурачит его здесь, как мальчишку. Доколе же терпеть? Мышецкий встал. — Хватит, — заявил он. — Я закрыл уже перечисление денег по вашему счету, султан… Мне нужно говорить с вами по делу! По важному делу… Глаза-щелочки Самсырбая совсем закрылись. Живот его вдруг заходил ходуном под заляпанным жиром халатом, и султан издал первое сладчайшее храпение. — Погодите спать! — крикнул Мышецкий. Но зевнул один джетак, за ним другой, третий… Свита султана тоже погружалась в сон. Мышецкий сложил на груди руки и остался стоять посреди шатра — в тишине, прерываемой нарочитым храпением. — Хорошо, — сказал он, — я могу подождать… Он постоял так минуты три, потом наклонился и подергал султана Самсырбея за погон прапорщика: — Эй, шут гороховый! Самсырбай чмокнул губами, и Мышецкий продолжал: — Можешь спать и дальше, но слушай, что я тебе говорить буду… Ты спи и — слушай! Один глаз султана слегка приоткрылся — узенький зрачок его был заострен во внимании. — Русский переселенец, — говорил Мышецкий, — получает на новом месте по пятнадцать десятин земли. Я расселю их здесь, на этой земле… Слышишь? И посмей только сопротивляться! Я хорошо знаю закон, и ты испытаешь на себе всю его силу. Твои спекуляции выплывут наверх. Царь выслушает меня, ибо в России я такой же султан, как и ты. В тюрьме плохо, султан. И там дают пить не кумыс, а — воду… Сергею Яковлевичу стало даже смешно. Он присел на корточки и продолжал, глядя в лоснящееся от жира лицо Самсырбая: — Я отберу у тебя озеро Байкуль, где ты охотишься за зайцами со своими стервятниками. Я загоняю тебя по степи, и ты сам превратишься в зайца. Я все это смогу, потому что на моей стороне знание закона и правота, а на твоей — только жадность и хитрость… Он поднялся и натянул треуголку: — Можешь спать. Но ты все слышал! Я буду ждать только три дня. А потом поступлю так, как мне заблагорассудится. Прощайте, господин… прапорщик! На въезде в город ему вдруг сделалось нестерпимо стыдно от того, что он разодет как петух, и Мышецкий забился в глубину возка, надвинув треуголку поглубже. Пикейные штаны были неисправимо засалены, а грязные перчатки он забросил в канаву. В ушах противно заклеился первый вопрос султана: «Чем сашку чистишь? Блестит здорово?..» Однако возле особняка Монахтиной вице-губернатор решительно остановил лошадей. И под лучистым взглядом Конкордии Ивановны ему стало немного легче. — Передайте преосвященному, — сказал князь, — что я согласен без колебаний. Пусть он поскорее откроет передо мной монастырские закрома, и озеро Байкуль сразу станет его озером!.. 6 Мышецкий был выбит из привычной устойчивой колеи. Раздраженный от унижения, не знал, за что взяться, к чему приложить руки. Ничто не устраивало его в этот день — запуганные чиновники ходили на цыпочках, а он, не в силах сдерживать себя, бранил и шпынял их как мог. Досталось и Огурцову: — Вы долго будете испытывать мое терпение? Скажите мне честно — может быть, пьяное состояние как раз и есть ваше нормальное состояние, и тогда, выходит, мне не следует удивляться вашей походке!.. Сказавшись больным, Сергей Яковлевич ушел со службы и вернулся домой. Здесь его поджидал сюрприз: у князя Афанасия вдруг прорезался первый зубик. Алиса была так счастлива, так часто заглядывала в ротик ребенку, что, наверное, оттого-то он и орал сегодня больше обычного. — Сана! — раздраженно крикнул Мышецкий. — Заберите дитя от матери и ступайте с ним куда-нибудь в дальние комнаты. Я устал от крика… Приказание было исполнено, но Алиса не обиделась. Очень редко Мышецкому удавалось вывести ее из равновесия. «Ангельский характер», — говорили про нее курляндские сородичи, и Сергей Яковлевич, был вынужден согласиться с этим. — Хорошо, мой Serge,—ласково отозвалась она. — Пусть все будет так, как ты пожелаешь… Только сейчас он заметил, что на жене новое платье. Светло-зеленый гроденабль, дополненный кружевным казакином, очень шел к ее стройной фигурке. — Откуда это? — спросил Сергей Яковлевич. — Ты никогда ничего не видишь, — ответила Алиса. Она похвалилась перед мужем своим рукодельем: оконные бризбризы из бамбуковых палок и набор столовых меню, в которых грифельные доски были оправлены золоченым риполином. — Тебе нравится? — спросила она. — Это я вычитала в журнале «Дамская жизнь»… Цветной мелок очень легко стирается после обеда, и тут же можно писать меню для ужина. Гостям это понравится! — Но… зачем? — не понял Мышецкий. — Не всегда же мы будем так жить. Когда-нибудь должны же мы принимать людей из общества… Мышецкий вяло поднял и опустил длинную кисть руки: — Навряд ли, милая! Арестантская рота — плохое общество, а мой жандарм и сам не напрашивается ко мне в гости. Алиса с удовольствием пересчитала самодельные меню: — Ровно полдюжины… Скажи — я хорошая хозяйка? — Да, ты неплохая хозяйка. Но, очевидно, я плохой хозяин, если в доме об этом давно забыли… Почему-то, — вдруг вспомнил Мышецкий, — твоим кузенам, дорогая, достались покои лучше и светлее моих! — Но их же — двое, — рассудила жена с улыбкой. Совсем неожиданно Сергей Яковлевич подумал о ста рублях, которые навсегда оставлены в шатре султана Самсырбая, и ему стало жалко денег. Действительно, он живет проклятой жизнью: недосыпает, мучается, кружится в колесе интриг и обманов. Он небогат — живет только службою… |