Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— Вот она, Россия-то-матушка! — похвалился Чиколини, расхаживая по берегу. — Такой и сам черт не страшен. — Это верно, — суховато согласился Сергей Яковлевич. — Что-нибудь другое, но черт нам не страшен… Он еще раз глянул на работающих бродяг, и вдруг перед ним, словно леший, с венком тины на голове, вынырнул из-под бревен усатый мужчина с побелевшими от холода глазами. — Хрррр, — прорычал он, влезая на бревно пузом: мокрые штаны облепили его сытый выпуклый зад. — Не крррути ладью, хузаррры-ы… Этот рыкающий голос и эта усатая морда… Казалось, еще один нажим памяти — и он сразу все вспомнит. «Однако же нет, не вспомнить». — На Свищево, — махнул он, усаживаясь в коляску, — погоняй!.. Ему очень не хотелось ехать на Свищево поле, но он все-таки превозмог себя — поехал. Громадная, тысяч в двадцать, ошалевшая от безделья толпа мучительно томилась на этом позорище, стиснутом насыпью железнодорожного полотна и впадиною оврага. А дальше грядками шли могилы и щербатился гнилой дранью холерный барак. Постыло и противно выглядел здесь человек! Раскисшие от весеннего тепла, переселенцы больше валялись на земле или бесцельно бродили от костерка к костерку. Бабы кормили детей, отупело и без стыда обнажая свое тело; старухи с ножиками в руках «искались» одна у другой в головах, посматривая на Мышецкого из-под распущенных жидких волос — с мольбой и надеждой. Маячившие в отдалении казаки дополняли эту картину людской беспомощности и разоренности. Сергей Яковлевич имел неосторожность сказать: — Завтра отправим томскую партию… Готовьтесь! Поверх пахучего людского месива будто пыхнуло чем-то горячим, словно он плеснул водой на раскаленные камни. Толпа вдруг зашумела, поднялась разом, топча под собой пламя костров и давя спящих. Ровный гул заполнил Свищево поле, и Мышецкий увидел, как вскинули пики казаки… Ениколопов недовольно заметил: — Зачем вы это сказали им, князь? С порохом так не обращаются… Сергей Яковлевич присел у стола, вкопанного в землю в тени барака, и подсчитал, сколько людей останется на Свищевом поле после отправки томской партии. — И немало останется, — опечалился он. — Тысяч пятнадцать? — спросили его. — Да, около этого… Со звоном вылетело из окна стекло. Чьи-то руки — в крови и грязи — высунулись наружу, словно ощупывая солнечное тепло. — Я же вам говорил, — буркнул Ениколопов. — Вот и в бараке уже началось… Назад, скотина! — вдруг крикнул он и, схватив палку, долго бил по этим рукам, торчавшим среди острых осколков стекла… — Надо объяснить людям, — подошел к нему Мышецкий с выговором. — Людям? — переспросил Ениколопов. — Если бы здесь были люди, то, смею вас заверить, я и сам давно бы объяснил им, что отсюда никому не выбраться! Отчаянный гвалт со стороны Свищева поля долетал до холма, на котором высился флаг с красным крестом, и теперь из барака донеслись вопли и суетливая толкотня ног. Брякнуло стекло с другой стороны барака. — Видите? — обозлился Ениколопов. — Теперь хоть поджигай их здесь! Подскочила откуда-то баба (растрепанная, почти безумная), затыкалась в слепые окна, прикрывая глаза ладошкой: — Архипыч, а Ляксей-то — куды? Слышь-ка… Ляксею скажи: завтреча томских рассадят! Мышецкий брезгливо схватил бабу, толкал ее в загривок — обратно, в ревущую и стонущую котловину Свищева поля: — Прочь, подлая! Убирайся… Но было уже поздно. Где-то уже хрустнули доски, изнутри барака выплескивались душные голоса: — Выпущай-ай… томских выпуща-ай! Изверги-и… Ениколопов, отставив мизинец в сторону, щелкнул крышкою портсигара: — Вот, пожалуйста, ваше сиятельство. Российский парадокс! Я ему, скотине мозолистой, клизму ставлю, а он меня извергом называет… Нет, — закончил он с пафосом, — конечно же, есть что-то положительно трагическое в звании русского интеллигента!.. Сергей Яковлевич направился к дверям барака. — Откройте, — сказал он. — Надо лишь отнестись к людям внимательнее. Это же ведь люди, и они поймут меня… Студент-медик накинул ему на плечи белый халат. — Сделайте это, — попросил он трогательно. Ениколопов задержал вице-губернатора: — Сергей Яковлевич, не входите в очках. Вас могут принять за врача. — Ах, оставьте вы это! При чем здесь мои очки? Ему показалось, что Ениколопов хохочет за его спиной. — А стрелять у вас есть чем, князь? — Я не ношу оружия… Открывайте. — Ну и глупо. Ениколопов двинулся вслед за Мышецким, но Сергей Яковлевич задержал его: — Останьтесь, Вадим Аркадьевич. Боюсь, что ваше появление больных не успокоит. Лучше я один… Он вошел в тамбур барака, толкнул дверцу — и сразу же отступил назад, сшибая рукомойник. — Да не сюда вы! — крикнул Ениколопов. — В следующую… Но Мышецкий уже успел заметить кладовку, заваленную — вперемежку с дровами — голыми трупами, поверх которых, измазанный чем-то зеленым, лежал мертвый ребенок. И, наскоро перекрестившись, он толкнул следующую дверь. — А-а-а… — встретил его гул голосов. Ноги заскользили в чем-то противном. Вокруг, распространяя зловоние, квасились лужи холерного поноса. Сергей Яковлевич не посмел идти дальше и остался возле порога. — Надо же иметь разум! — выкрикнул он взволнованно, и сразу что-то звонкое разбилось над ним об косяк дверей. Из глубины барака на него наступали… Нет, не люди (Ениколопов прав), а какие-то зеленые бестелесные тени. «Почему зеленые?» — машинально подумал он и внутренне содрогнулся. — Оставьте волнения, — заговорил Мышецкий снова, собравшись с духом. — Ваши семьи будут отправлены в полном порядке. А вы догоните их потом, когда врач признает ваше выздоровление. В таком состоянии вам не перенести этого пути… Что-то поднялось и разом опустилось над ним. Сергей Яковлевич согнулся под ударом, и сразу все из зеленого сделалось ярко-красным, будто он посмотрел на солнце. — Стойте! — закричал он, боясь теперь одного: лишь бы не упасть под ударами на этот осклизлый, загаженный пол… Прямо над ним громыхнул выстрел — резкий, как пощечина, и раздался голос Ениколопова: — Назад, быдло! Ложись по нарам… Загораживая Мышецкого, врач выстоял с минуту под градом летящих в него тарелок, шапок, кирпичей и табуреток. Потом открыл стрельбу поверх голов. |