Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
Как следует выспавшись, Сергей Яковлевич с утра засел в присутствии, где его сразу же огорошили: — Ваше сиятельство, Иконников перекрыл улицу рогатками и никого не пропускает. — На каком основании? — Но вы же заставили его покрыть мостовую? — Так что же? — Ну вот. Он мостовую покрыл, но, говорит, не за тем, чтобы по ней другие ездили. Мостовая стала его мостовой! — Да что он — с ума сошел? — Не можем знать… Пришел Кобзев и направил его мысли в другую сторону. — Вот раскладка, — сказал он. — Даже если баржи обернутся по реке дважды туда и обратно, то все равно не вывезут из губернии и половины Свищева поля. Надо что-то срочно изобретать! Сергей Яковлевич постучал себя пальцем по левому виску. — Вот тут что-то болеть стало, — сказал он. — Я уже устал от изобретений. Я изобретаю. И все вокруг меня тоже изобретают. Час от часу не легче! — А если соорудить плоты? — предложил Кобзев. — Лес дорог. Наверх поднимут, а обратно, боюсь, пароходство не спустит. — Может, все-таки попробуем? — Рискнем. — В три раската? — Что вы, дорогой Иван Степанович! Лес пригодится для нашего расейского плюгавства… Давайте в один раскат. — А вот это рискованно! — Ну, будем сажать и смотреть. Не дадим же мы затонуть им у берега. Велите бревна вязать покрепче… А что у вас там с томской партией? — Весьма бестолково. Часть заболела, уже в бараках. Если отправлять, то муж уедет — жена останется, мать уедет — дети в бараке… И народ не безмолвствует! — Понимаю. — А в бараке почти не лечат. Больше вяжут да водой окачивают. Но выпустить тоже нельзя. Очень боюсь, чтобы не попался кто-нибудь из Астрахани, — там снова чумой запахло… — Типун вам на язык, Иван Степанович! Оставшись один, Мышецкий пытался вспомнить, что занимало его перед приходом Кобзева, но не смог сосредоточиться. В голове с утра уже начался сумбур: Додо перемешалась с бревнами, подарки султана Самсырбая с мечтами о постройке в Уренске хлебного элеватора. — Сдавать начал, — сказал Мышецкий, поглаживая висок, и в этот момент на пороге его кабинета предстала незнакомая фигура. Вошедший офицер был дороден, грубоват. На лице его, от скулы, тянулся синеватый шрам, который кончался в углу широкого, как у лягушки, рта. — Что вам угодно, сударь? — Позвольте представиться: помощник начальника Уренского жандармского округа капитан Дремлюга! Мышецкий посмотрел на него с удивлением. — Аристид Карпович никогда не говорил мне о вас. Дремлюга подошел к столу и уверенно сел: — Сие ничего не значит. Мой начальник не любит держать на виду своих подчиненных. Да и мы, по долгу службы, предпочтительно обретаемся в тени. И ходим больше, ваше сиятельство, вот так — по стеночке, по стеночке… — Какова цель вашего визита ко мне? — спросил Мышецкий. — Аристид Карпыч, — пояснил Дремлюга, — поручил мне от своего имени ознакомить вас по некоторым вопросам… — Хорошо. Давайте сюда, — протянул руку Мышецкий. — Нет, ваше сиятельство. Бумаги не будет. Поручено передать на словах. — Что именно? — В частности, речь пойдет о прибывшем из Москвы социалисте Викторе Штромберге! — Любопытно, — подстрекнул Мышецкий жандарма. — Вышепоименованный, — продолжал Дремлюга отчетливо, — вчера был по неосторожности схвачен чинами полиции… — Ого! — Тогда как демагогия Штромберга является доктриной официальной и одобрена свыше. — Я что-то не совсем понимаю… — Проще пареной репки, ваше сиятельство! — Штромберг — социалист? — Ярый! — ответил Дремлюга. — В таком случае Чиколини прав? — Чиколини глуп, — внятно ответил Дремлюга, — и об этом знают все в городе. Еще раз повторяю вам, ваше сиятельство, что Штромберга не следует опасаться… Мышецкий сомкнул перед собой в замок пальцы рук: — Отвечайте просто: ваш Штромберг провокатор? — Что вы, князь! — брезгливо отряхнулся Дремлюга. — Провокаторов мы науськаем и в Уренске, совсем незачем вызывать их для этого из Москвы, деньги тратить. Но пропаганда Виктора Штромберга должна изменить ситуацию! — С кем встречался этот Штромберг в городе? — Вчера он выступал на митинге в депо… — Так. — …после чего ужинал с господином Атрыганьевым. «Хорош социалист, — подумал Сергей Яковлевич. — Но еще лучше губернский предводитель дворянства!» Мышецкий захлопнул крышку чернильницы, в которой купалась весенняя муха: так ей, негодной… — Скажите, — спросил он, — зачем вы посвящаете меня в эти интимные подробности? — Чтобы вы не повторили ошибки Чиколини, — спокойно ответил Дремлюга. — В таком случае я обещаю вам не соваться в вашу политику. Только один вопрос: что с задержанным в банке? — Выездной прокурор расследует… Задержанный уже назвал себя несколькими именами, но повешен будет, пожалуй, под фамилией Никитенко (есть кое-какие предположения, что это именно он). — Разве он будет повешен? — А как же? Он знал, на что идет, голубчик. Такие вещи не возьмется защищать сам Плевако… Дремлюга откланялся, шагнул к дверям, и тогда Мышецкий ударил его в спину. — А — пила? — Что пила? — не удивился жандарм. — Пила хорошая, ваше сиятельство. Фирма «Колэн». Сделано в Париже. С маркой Золингена. Такой пиле позавидует любой хирург… Еще раз — кланяюсь! «Мудрецы, — подумал Сергей Яковлевич, — таких и нагишом не поймаешь…» На пороге появился Огурцов. — Ну-ка, — сказал ему Мышецкий, — окажите мне незначительную услугу: пройдитесь по одной половице. Огурцов прошелся кое-как — по трем сразу. — Молодцом вы у меня, — похвалил его князь. — Ходить не можете, а еще ни одной глупости я от вас не слышал… Только это вас и спасает! Огурцов стоял, преданно моргая, и — ни гугу. — Бог с вами… Лошади заложены? — В самый раз, ваше сиятельство. — Еду на подворье. — Мышецкий с хитрецой улыбнулся. — Если будут меня спрашивать, говорите: губернатор уехал молиться… Разговор с Мелхисидеком был у него короток. |