Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— Впрочем… — нахмурился Ениколопов. Но Мышецкий не дал ему договорить. — Впрочем, — досказал он, — вы и не нуждаетесь в моем уважении. Ведь ваша специальность как раз — губернаторы! 2 Удивительный нюх был у этого жандарма. Не прошло и дня, как он заявился к Мышецкому: — Сергей Яковлевич, а я к вам на огонек… — Рад видеть, Аристид Карпович! Поставил полковник шашку меж колен, повесил на эфес фуражку со щегольской тульей. — Что это вы, князь, с Ениколоповым не ладите? «Быстро», — подумал Мышецкий и притворился: — Разве? — Да нет. Просто так… Однако же — не советую. От чистого сердца полюбил вас, князь, и от чистого сердца остерегаю! Мышецкому подобная опека пришлась не по вкусу: — Ваша обязанность, полковник, стеречь меня в любом случае. А как вы будете это делать — с чистым сердцем или же скрепя сердце, — меня это не касается. Спокойствие губернии и моя жизнь в ваших руках, и вы отвечаете за них перед его императорским величеством! — Ну вот, — развел руками жандарм. — Уже и обиделись… — Однако, Аристид Карпович, почему же я должен остерегаться господина Ениколопова? — А разве я так сказал? — удивился жандарм. — Ничего подобного, князь. Просто — береженого бог бережет! Сущев-Ракуса поднялся со стула, щелкнул каблуками, — У вас что-либо было ко мне? — спросил его Мышецкий. — Особенно ничего… Хотя, ваше сиятельство, должен заодно сообщить одну каверзу! Уж не имейте на меня сердца… «Так… сейчас полоснет», — съежился Мышецкий. — Что-то не нравится мне этот Кобзев-Криштофович, которого вы неосмотрительно завезли в губернию, князь. Громыхнуло среди ясного неба, но Сергей Яковлевич спросил в ответ — расчетливо-холодно: — Господин Кобзев вообще не умеет нравиться людям с первого взгляда… Но что же вас настораживает, полковник? Сущев-Ракуса снова присел на краешек, поморщился: — Да какие-то, знаете ли, странные шашни у него… Борисяк тут есть такой из инспекции! — Знаю, — кивнул Мышецкий. — Так этот Борисяк все под Максима Горького старается. Сапоги эдакие, волосы длинные, косовороточка. И вот ваше протеже с этим Борисяком что-то стакнулись! — Ну и пусть, — снаивничал Мышецкий. — Да как сказать, — продолжал жандарм, будто сочувствуя. — Все бы ничего, только вот… Незачем им на депо соваться! Очень уж много охотников развелось до народного просвещения. Всяк лезет к мастеровому в душу. Искушают-с! А зачем?.. Сергей Яковлевич погладил перед собой плоскость стола, выровнял по линейке свою канцелярщину. «Кто кого?» — думал он. И вдруг тихонько начал посмеиваться. — Да нет, — сказал он жандарму, — быть не может. Борисяк просто туп, как дубина. А господин Кобзев… Поверьте мне, Аристид Карпович, я его не жалею с делами. Кстати, он берет книги для чтения из моей библиотеки. А что там? Цифры, таблицы, графики… — Ну и ладно! — вскочил жандарм. — Засиделся у вас. Это я так, к слову пришлось… Позвольте откланяться? И с малиновым звоном покинул присутствие. Вскоре после этого Мышецкому принесли письмо от Пети, которого Сергей Яковлевич поджидал с большим нетерпением. Сестра сама не пожелала остановиться в доме брата, и он снял для нее на Садовой комнаты с мебелью. Сразу же телеграфировал и Пете — с просьбою, чтобы тот объяснил случившееся в Петербурге. Попов писал: подробности семейного скандала таковы, что он не осмеливается «доверить их даже бумаге». Евдокия Яковлевна — «в ослеплении своем» — повела себя столь неприлично, что ей было даже отказано в обществе. Почему она и сочла удобным совсем покинуть Петербург, бросив мужа без жалости, как последнюю собачонку. Петя так и писал — «собачонку». В конце письма стояла знаменательная приписка: «А граф Подгоричани собранием офицеров исключен из Кавалергардского полка». «Бедный ты человек, — пожалел Мышецкий своего шурина. — Ну чем же я могу тебе помочь?..» С вокзала позвонил директор дистанции и предупредил, что Казань намерена вскоре отправить залежавшиеся грузы: завтра эти грузы надо уже перевалить на баржи. — Ради всех святых, — взмолился Мышецкий, — задержите доставку этих грузов… — Не можем, — ответил директор. — Грузы — казенные или же частные? — ухватился Сергей Яковлевич. — Больше — частные. — Так задержите! Должны же понять эти господа… — Но железная дорога не желает платить неустойку. Есть грузы скоропортящиеся. — А у меня — дохнущие переселенцы! — крикнул Мышецкий и больше не стал разговаривать. Вернувшись домой, он покрутил перед Саной руками, изображая белку в колесе: — Вот, милая, видишь? Вот так и я кручусь… Что Алиса Готлибовна? Жены дома не оказалось, и Мышецкий, пока не успели еще распрячь лошадей, решил навестить сестру. Однако в номерах на вопрос его о госпоже Поповой ему ответили, что таковой здесь не имеется. — Не может быть! — удивился он. — Евдокия Яковлевна… — Ах, постойте, князь. Но эта дама называет себя княжной Мышецкой. Сергею Яковлевичу стало неудобно перед прислугой. — Извините, — схитрил он. — Время от времени моя сестра любит уединяться — и тогда предпочитает свою девичью фамилию… В комнатах сестры Сергей Яковлевич едва разглядел ее силуэт возле окна. — Почему ты не включаешь электричество, Додо? — Мне так лучше думается. — Я включу… можно? — Нет, — остановила она брата, — лучше зажги свечи. Мышецкий бросил пальто на спинку стула. Затеплил свечи на приступке камина. Из потемок выступили листья громадного фикуса, в глубине большого зеркала отразилась высокая фигура князя. — Ты, Додо, даже не представляешь, как я сильно устал. Он потянулся и, заложив руки за спину, походил по комнате, посматривая на сестру. — А я получил письмо от Пети. — Ну? — Анатолия Николаевича собранием офицеров исключили из кавалергардов! Ты не знала об этом? Сестра откинула голову, подбородок ее чуть дрогнул от невысказанной обиды. — Он слишком избалован, — сказала она. — И мною, и другими женщинами тоже… А теперь я просто боюсь! — Чего же? — Мне все время кажется, что он где-то здесь… рядом! — Глупости! — фыркнул Сергей Яковлевич. |