Онлайн книга «Журавлик по небу летит»
|
Раздался бешеный рев, и толпа ломанулась на волю. Я остался сидеть, с толпой мне было не по пути. Но перпендикулярно со мной думали не все, потому я снова оказался с Сарычевой, Сашкой и группой фанатов имени меня. Они ждали моих инструкций, я надеялся, что они уйдут в самоволку. – Миша, ну пойдем за школу, – занудила Сарычева. – Мне надо с тобой поговорить. – Сарычева, да не парь ты меня! – обозлился я. – Надо – здесь говори! – Сарычева, давай! – захохотал Парамонов. – Мы все равно знаем, что ты скажешь. – Миша, я люблю тебя, – передразнила Сарычеву ее лучшая подруга Пименова. Знаем мы лучших друзей! Все заржали как больные лошади, я – нет. И Сарычева ошиблась. – Люблю, – тихо повторила она и заглянула в мои глаза. Как овца! – А я тебя – нет. Прости, Сарычева, – сказал я как нормальный человек. Мне было ее жалко, почти как себя. – Почему? – спросила она дрожащим голосом. – Нипочему! – рявкнул я. Какая ей разница? Я сам не знаю. Не нравится она мне! И мне ее не жаль. – Урод! – Сарычева вылетела из кабинета в слезах, за ней Пименова. Лучший друг! – Наш Миша любит девочку Лизу, – проблеяла лучшая сволочь. – О! – возбудилась тусня. – Колись! Какая такая Лиза? Я вдруг почувствовал, что меня морозит. От маковки до самой печени. Меня морозит от ненависти к самой лучшей сволочи, которую я знаю! Я схватил Шурца за грудки и припечатал его к столу. – Заглохни, козел! Ты меня реально достал! – А че тебя так колбасит? – усмехнулся он снизу, и его глазья царапнули меня ненавистью. – Лиза все еще девочка? – Ха! – загоготала тусня. – А Миша все еще мальчик! Мою голову взорвал красный туман, и мы свалились в бешеной драке. Я хотел его убить, и я его убил. Почти. Я сидел верхом на нем, воткнув его башку под лабораторный стол. – Что, Сашок, – ухмыльнулся я, – ни в чем не везет? – Сволочь! – с ожесточением крикнул он. – Ты мне никто! Я вас видел! – И че? – засмеялся я. Я все понял, мне везло больше. Во всем. – Пошел на…! – Он отдернул мои руки от своей груди. – Гонево – твой лучший друг! – А! – заржал Лебедянский. – Телку не поделили! – Какая она, эта Лиза? – загорелась сплетница Феклистова. – Ничего? Саш! Сашка вдруг дернул головой, всхлипнул и заревел. Он плакал, закрыв лицо руками. Мы смотрели на него и молчали, а потом девчонки бросились его поднимать. – Да идите вы! – крикнул он и ушел. Без сумки. Я сгреб его шмотки и побежал за ним. Я думал, что потерял лучшего друга. И я не знал, что мне ему сказать. – Что? – он обернулся. На меня глядело лицо моего лучшего друга. Губа разбита, а у меня нет. Но это неважно. У меня было такое же потерянное лицо. Хоть и без разбитой губы. – Ты не думай. У меня с ней ничего нет, – запинаясь, сказал я и зачем-то спросил: – Ты ей не звонил? – Нет, – хмуро ответил он. Я протянул ему руку, Сашка ее пожал. Вяло. И пошел в свою сторону. Не оглядываясь. Я долго смотрел ему в спину, а потом пошел в свою. Я потерял друга или нет? Она мне врала или Сашка? Я понял одно: разговор закончился бы не так, если бы у Сашки все было путем. И я знал точно – я тупой. Мне было паршиво, мерзее не бывает. Сволочью оказался я. И мое двойное «я» рухнуло к абсолютному нулю. Я нуждался в аморфном сочувствии от любого объекта, потому пошел к маме и распластался на ее кровати. – Что? – спросила она. Я неопределенно повращал ладонью. – Опять нахватал двоек? – Нет. – Сорвал урок? – напряглась она. – Снова в школу вызывают? – При чем здесь школа? – Я начал заводиться. – Я вообще! – У тебя вообще, у меня от тебя частности! – крикнула она. – Ты че? Блин! Я за помощью пришел, а меня отшивают. В грубой форме! И не кто-нибудь, а родная мать! – Что ты опять натворил? – закричала она. – Что вы мне душу терзаете? Что вам всем надо? Что?! – Да я просто пришел! – заорал я. – Иди ты, знаешь куда! Я взлетел с кровати и хлопнул дверью. Мать стучала мне в дверь, я не открыл. Она извинялась, я нацепил наушники и врубил на всю мощь «The Cure». Заунывный готический рок с его мерным барабанным боем меланхолично влился в мое настроение, и я передумал жить. Рядом со мной жила девчонка, из-за которой я почти потерял лучшего друга. Я должен ее ненавидеть, а вместо этого мне в голову лезет другое. Я как-то увидел Лизку на своей аэродинамической улице. Рано-рано утром. Солнце в голубой дымке, и она в голубом гало, как в светящемся шаре. Я подошел, она даже не обернулась. Смотрела мимо меня и водила пальцем по своим губам. Значит, о чем-то думала. Она всегда так делает. – О чем думаем? – спросил я. – Ни о чем, – не сразу ответила она. – Вообще? – Я чего-то хочу, – мечтательно произнесла она. – Очень хочу. – Чего? – спросил я, как приклеенный глядя в ее глаза. Они туманились голубой дымкой, а моя голова туманилась от запаха молочных ирисок. – Скажи, чего? – Не знаю, – горестно вздохнула она. Так смешно! Я тогда рассмеялся. И сейчас смеюсь. Эхх! Голова моя, головенция! Короче, я попал. И так все ясно. Прости, Сашка. Я засунул в рот молочную ириску и закрыл глаза. Вместе с запахом молочных ирисок ко мне пришла Лизка и глянула на меня своими огромными глазенапами. Во мне завиляла хвостом дурацкая щенячья радость. И я улыбнулся до самых ушей. – Не знаю, – в ответ вздохнула она. Фекла! А если она все же Сашку?.. Ой, я попал! Ой, попал! В малявку! Ну что с ней делать? Она же ни бе, ни ме… Ну почему мне так хреново, а я при этом улыбаюсь? Как последний придурок! Кто-нибудь скажет? Я вздохнул как старик. Голова вообще не варит. Как жить дальше? Жить не хотелось, но приходилось. Я вышел в аэродинамическую трубу и увидел Лизку. Струсил, хотел уйти, но зачем-то остался. Она сидела на кровати, маленькая и худенькая. Голова опущена, хохолок поник, руки на коленях, а ладошки лодочкой. Я сел рядом и стал молчать. Нам обоим было не по себе, но ей хуже: она не повернула головы, а я повернул. У нее на ресницах висела прозрачная капля. Она сверкнула на солнце радугой, покатилась по распрекрасной щеке и упала на ее ладонь. И на меня накатило затмение мозга. Мне захотелось взять ее ладонь и дотронуться губами до того места, куда упала радужная капля. Честное слово! Я не вру! – Ты как? – вместо этого прохрипел я. Она заревела тихо-тихо. Лицо в ладошках, сложенных лодочкой. Плечи трясутся. И все. |