Онлайн книга «Журавлик по небу летит»
|
Я остановился и закурил между огромными хранилищами горячей воды, круглыми и блестящими, как балаган дурацкого Лизкиного цирка. Где мне еще стоять? Я не весельчак и бабник Арлекин, а бедняга Пьеро, которого дурят все кому не лень. Почему нет? У меня нет ни подбородка, ни лба. Я провалился в красные сиамские глаза, и у меня снесло башню и волю. Четыре синих блюдца. Все! – Э, чувачок! Я обернулся и понял, что попал. И еще как попал! Неподалеку стояла Нинка и трое парней не из нашей школы. Старше меня. Одного из них я знал. Сволочь еще та! Гребет чужие карманы в открытую и торгует дурью. Я перетрусил до холодного пота и оглянулся. Бежать было некуда, и я прижался к стене блестящего цирка. Самое то! На тебе арену, позорься с блеском. Они заржали и окружили меня. Не зайти, не выйти! – Помнишь меня? – Она провела пальцем по моим щеке и губам. – Что молчишь? Красав-чик! Буква «ч» клацнула и развалилась между ее зубов. Я замотал головой. Все загоготали. – Не помнишь? – ласково спросила она. – Бей его, Нинок! – ржали они. – Мы прикроем! – Хочешь? – выдохнула она и залилась идиотским смехом. Они были под кайфом. Реальней не бывает! Я затравленно оглянулся. Ни одного человека. Ни единого! – Не хочешь?! – Черные стрелки ее глаз воткнулись в мои. – Бей эту падлу! Бей! – как безумная заорала она. В мои глаза влетел кулак, я услышал хруст и упал. Меня били, я орал. Я орал, меня били. – Э, щегол! – орала Нинка. – Твоего дружка бьют! Хошь к нему? Меня били ногами, я закрывал голову руками, свернувшись в тугой клубок. Раз! Раз! И еще, и еще, и еще раз! Я орал от боли и унижения, а потом просто от боли. А потом мне стало все равно, я слышал только глухие удары и звук голосов, приглушенный стеной воды. Такое тихое-тихое бульканье чужих голосов, а потом и они стихли. Все. Я открыл глаза, и мой взгляд уперся в сверкающую нестерпимым светом стену. Слеза смахнула стену, стена вытеснила слезу. Я перевернулся на спину, надо мной в синем-синем небе стояли, сгорбившись в кучу, облака. Я моргнул, облака втиснулись в узкий коридор между двумя блестящими балаганами и закружились прохладной ватой. Облака кружились прохладной ватой внутри моей головы, где были только они и два блестящих глаза. – Наоборот! – сказали глаза, и я вспомнил лицо своего лучшего друга. Близко увидел, как эти глаза. – Сашка! – закричал я. – Иди!.. – и захлебнулся от боли. А потом я увидел спину своего лучшего друга и его руки в карманах. Он просто ушел, засунув руки в карманы. А я остался, чтобы меня били и били, а я орал от боли и унижения. Я все вспомнил и закрыл руками глаза. А мои ладони стали мокрыми от крови и слез. Вот так. Лизка открыла мне дверь, я упал на косяк. Она тихо вскрикнула и побледнела как смерть. – Лиза, можно пересидеть у тебя? Мне домой сейчас нельзя. Мать с ума сойдет. – Что случилось? – испуганно спросила она. – Потом, – я кивнул на дверь. – Можно? Она посторонилась, я прошел в ее комнату, сел на кровать и закрыл глаза. Мне было хреново, а Лизка ко мне не пришла. Надо идти домой, подумал я, а на глаза снова полезли слезы. Я даже не стал их вытирать, сил не было. Притопала Лизка и засопела рядом со мной. Я открыл рот, она зажала его рукой, и на мой лоб легло холодное мокрое полотенце. Я скосил глаза вниз. Передо мной стояли два зайце-тапка. – Лизка, а че у твоих зайцев уши висят? Тоскуют? – Дурак! – крикнула она и зарыдала как ненормальная. «Хорошо!» – подумал я и засмеялся внутри себя. Снаружи больно было. Мы молчали. Я лежал, Лизка таскала мокрые полотенца и сопела рядом со мной. А мне было хорошо. Я люблю слушать, как Лизка молчит. Так легче. – Я был один на троих, – сказал я. – Если бы Сашка остался, нас было бы двое. – Сашка ушел? – спросила она. Я кивнул. Она вдруг наклонилась и чмокнула меня в щеку. И на меня упала радужная капля. – Ты че, в первом классе? Так раненых не целуют. Они могут не дожить до надежды на выздоровление… – Дуралей! – засмеялась она. Из огромных Лизкиных блюдец текли радужные капли прямо по веснушчатым следам дырок от облаков. А по губам гулял солнечный ветер. У Лизки была мамина улыбка. Я выбрал себе странную девчонку – ей шли и улыбка, и слезы, и хохолок, и толстые щеки в веснушках. И даже то, что она малявка. – Что смотришь? – Ее щеки стали красными-распрекрасными. – Буду жаловаться. Здесь некачественное лечение. Скажи хоть что-нибудь… Хорошее. – У меня самый лучший парень! – выпалила она и перепугалась до трех блюдец на щекастом лице. – А кто он? – невинно спросил я. – Дуралей! – крикнула она и чуть не заплакала. А мое сердце раздулось солнечным парусом. Или как там Лизка говорит?… Короче, парусОм! Я самый лучший парень!!! Лучший… И лучший друг у меня лучший. Я никогда не забуду спину лучшего друга и его руки в карманах. Сволочь! Сволочь! Сволочь!!! Я заскрипел зубами и застонал. – Миша, ты что? – услышал я испуганный Лизкин голос. – Мне надо домой. – Я сполз с кровати. – Зачем? – Она вцепилась мне в рукав. – Надо! – Я отодрал ее руку. – Я с тобой! Можно? – У нее задрожал подбородок. – Я мыться пойду! Голый! Ты со мной? – заорал я. Она отшатнулась, мне стало стыдно. – Я скоро приду, – мягче добавил я. – Мне надо переодеться. Я уйду через тебя? Не хочу, чтобы мать знала… Я перелез через подоконник, снял грязные шмотки и тихо умылся под краном, чтобы мать не услышала. Хорошо, что у меня автономная хата – начались бы разборки, а время дорого. Я посмотрел на свое лицо в зеркале и потрогал нос. Перелома вроде нет. Хорошо, что голову защищал. Пригодился старый опыт. А на физии пока особо ничего не видно. Это мне на руку. И на ту, и на другую. На них пальцы вдрызг разбиты! Я взял кастет, подбросил в ладони и улыбнулся. Моя улыбка вернулась мне ее отражением. И мне стало страшно. Может?.. Я вспомнил спину лучшей сволочи, и мои глаза заволокло красным туманом. Хрен тебе! Меня отдубасили трое парней и одна баба, это по-дряньски, но это бывает. А другое?.. Другое никем не прощается! Никогда! – Вдруг с тобой что-нибудь случится? – Уже случилось!!! – Я с тобой! – Нет! – отрезал я. Лизка тащилась за мной до Сашкиного дома, как я ее ни гнал. Мы уселись на детской площадке в моем бывшем дворе. Я сжимал в кармане кастет, холодея от свинцовой тяжести и собственного бешенства. – В пять часов он пойдет за детским питанием. |