Книга Соль любви, страница 23 – Ирина Кисельгоф

– Шляешься по сугробам? – спросила я.

– Да, – он глянул на свои ноги по колено в снегу. – Как ты.

– Нет. Не так. Я оставляю каньоны, а ты овальные дыры. К твоей стоянке труднее добраться.

– Ты стала еще красивей, – ответил он.

– Это зима, – объяснила я. – Давай я научу тебя делать каньоны.

Он рассмеялся. И мы пошли с Корицей выписывать человеческие узоры на холодной стекловате. Нелегкое это дело, выписывать узоры на снегу. Самое трудное ломать верхнюю корочку на сугробе, если она заледеневает защитной броней. Мы нахохотались и вспотели, будто перепахали весь земной шар. И свалились на сугробы без сил. Корица смотрел на меня, я на него.

– У меня нет девушки, – внезапно сказал он. – Как мы расстались, так и не было. До тебя были, после тебя никого.

– Хочешь, я сниму заклятие? – рассмеялась я.

Он не улыбнулся в ответ.

– Почему ты меня бросила? Я что, вещь? – спросил он.

Он повторил мои слова точь-в-точь. Замкнул круг. Я этого не ждала. Все забывали меня, а, оказывается, я тоже забывала. Совсем. Я не вспомнила о Корице ни разу с тех пор, как мы расстались.

– Я тебя не бросила, – сказала я. – Просто ты попал в прямоугольник солнечного света. Я их терпеть не могу.

Он вглядывался в мои глаза, будто что-то искал. Разве я могла объяснить чужому человеку, какая я?

– У меня тоже никого нет. Не думай, будто ты особенный. Таких людей полно.

– Что мне делать? – спросил он.

– Пойдем ко мне чай пить. Греться. Я не так давно выздоровела от пневмонии.

– Пойдем.

Мы смотрели альбом с репродукциями картин Петрова-Водкина. Меня завораживал этот художник. Я его не любила, но думала о его картинах постоянно, особенно в последнее время. И часто пересматривала альбом.

– Люди на его портретах и он сам – живые. А на сюжетных картинах они как тряпичные куклы. Почему так? Как думаешь?

– Не знаю, – сказал Корица. – Может, оттого, что люди в нашем воображении не такие, как в жизни.

– А воображаемые люди совсем нереальны, – засмеялась я. – Странно, что нам пришла в голову одна и та же мысль.

– Ничего странного. Эта мысль всем приходит в голову. Время от времени.

– Где твой свитер, красный с черным?

– Дома.

– Тебе надо его носить. Он делает тебя заманчивей, – коварно сказала я.

Лицо Корицы запылало кроной цветущего дерева каркаде. Он опустил глаза, но они успели сказать больше, чем ему хотелось бы. Я улыбнулась. Его глаза были цвета корицы в рамочке из ванильной глазури. Нет. Круглая, коричная шоколадка во взбитых сливках, вкуса орхидейной ванили. Неужели он меня все еще любит? Надо проверить.

– Отработки за хлеб с маслом. Целуй, – я подставила щеку.

– Ты надо мной изгаляешься? – тихо спросил он.

Корица смотрел исподлобья, как Гера.

– Нет.

Он встал и пошел к двери. Я побежала за ним и встала у двери, раскинув руки. Он надел сапоги и поднял на меня глаза. И я вдруг поняла – я дверной спаситель. Из чужой жизни шаров-инопланетян.

– Не уходи, – попросила я. – Я просто стала злая. Одна из улыбочных солнечных брызг попала мне в глаз. Как осколок зеркала Снежной королевы.

Дверь открылась, и я упала на Корицу. Короче, так нас Гера и застал. В комедии положений.

– Здравствуйте, – сказал Корица, обнимая меня.

– Давно не виделись, – ответил Гера.

Господа отужинали и поговорили о жизни. Я выпроводила Корицу и уселась за Герин стол, подперев подбородок кулаками.

– Я сегодня обидела Корицу. Короче, я над ним изгалялась.

– Кстати, он тебе подходит, – сказал Гера, глядя на свой любимый вселенский бублик, который развернулся к нам дыркой, стремящейся к нулю. Это было неплохо. Конец прошлого и начало будущего. Или наоборот. В этом трехмерном времени запутался бы сам господь бог. Я тем более.

– По бубличной теории мое отражение должно быть девочкой. Я так думаю, – сказала я и пошла спать.

* * *

Мы с Корицей шатались по городу. По старинке. Старые кварталы особенные из-за примет времени. Каждый дом не похож на другой, как человек не похож на другого человека. Дома даже одеваются как люди. Один весь в финтифлюшках, другой в деловом костюме, третий пугает каменными химерами и пыльными цветными стеклами, четвертый шагает с костылями, выстроганными из атлантов или кариатид. Наверное, разные костыли зависят от пола домов. Я так думаю. Есть даже дома-фрики. Посмотришь, ухохочешься. Хотя парадный, старый город чем-то похож на новые кварталы. Все четко вымерено и выстроено по линеечке. Сразу видно, в парадном, старом городе раньше жили правильные люди, теперь они переехали в новые кварталы.

Нам на глаза попался старик, одетый как хиппи. Он продавал самодельные детские игрушки, держа их в руках как букеты. Я увидела сердце из легкой бумаги, прибитое к палочке гвоздиками. Рядом – такая же бабочка. Я взяла их в руки, они трепетали и бились, будто живые.

– Любовь – страшная штука, – сказал Корица. – Пришпилят твое сердце, как бабочку гвоздиком. И все.

– Думаешь, страшнее смерти? – Я рассматривала расписную бабочку.

– Намного.

Я оглянулась на Корицу и рассмеялась.

– А ты взгляни на это с другой точки зрения. Жизнь намного страшнее смерти, если тебя не любят.

Он обнял меня, запустил пальцы в мои волосы и заглянул в глаза. Я улыбнулась в ответ.

– Только больше так не делай.

– Как? – спросила я.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Если ты еще раз так сделаешь, у нас никогда ничего не будет.

– Хорошо, не сделаю.

– А если ты все же так сделаешь, я буду знать: ты хочешь, чтобы у нас ничего не было.

– Я хочу, чтобы ты был всегда, – легко сказала я.

Мы дошли до главной площади. Там выстроились в ряд экипажи, запряженные лошадьми. Как в старину. В морозном воздухе лошади дышали фонтаном живого пара. Целым брандспойтом. А люди почему-то тонкими струйками.

– Покатаемся, – предложил Корица.

– Давай! – обрадовалась я.

Я никогда не каталась на лошадях. Мне всегда хотелось прыгнуть в прошлое. Оказывается, это легко. Надо только прийти на главную площадь. Мы подошли к одному из экипажей. Я сняла варежку и погладила гнедую шею. Конь повернул ко мне голову, в его глазах стояли слезы. Они не капали, просто заволокли карий глаз.

– Ты чего? – спросила я.

И увидела под сбруей рану. Огромную, натертую ремнями. До мяса. Она была у него давно. Это легко понять даже немедику.