Книга Умышленное обаяние, страница 33 – Ирина Кисельгоф

– С крещением! – захохотал Тимур. – Надо это отметить!

Все загомонили и сдвинули пластиковые стаканчики, в них заколыхалась водка.

– Не ходи под колпак. Замри у телеящика во время забастовки, – Тимур поднял пластиковый стаканчик с водкой, – и жри фальшак.

– Это тост? – раздраженно спросила Майра.

– Нет! – захохотал Тимур. – Констатация факта. У мужика с дубиной только это отображение. Лучше его не будить.

– Я вообще не смотрю ящик, – встрепенулся Кирилл. – Но эта тошнота кочует и в нашем рукомесле. Одни цветочки и тухлые фрукты. Я больше люблю работы, историю которых можно продолжить.

– И где они? – Тимур развел руками и нарочито жалобно протянул: – Нету! Я сам мажу на продажу, – и он захохотал. – Стишки!

– Мельчаете! – засмеялась Майра. – Мужики!

– Девочки! – прочувствованно воскликнул Мурад. – Мы мельчаем около вас! Что бы мы делали без ваших ножек?

Ветер гладит волосы, солнце катится к горизонту, листья барбариса наливаются венозной кровью. Я смотрю окрест, наслаждаюсь. Лепота! Меня окликнули, я оглянулся.

– Где вы, Марат? – смеясь, спросила данаида.

– Здесь. – Я, улыбаясь, обегаю взглядом ее лицо, она кокетливо щурится.

– Мы о транссексуальности… Дитрих сожалела о том, что родилась женщиной, – данаида укусила кусок мяса и бросила на меня быстрый взгляд. – Я – нет.

– При чем здесь это? – усмехнулась Майра. – Дитрих – твое личное антропологическое отображение?

– Не смеши! – засмеялась данаида. – Она умерла до финальной эмансипации. Ей было о чем сожалеть. Сейчас смена пола не обязательна. Можно и так иметь свое.

Я развеселился. Опаньки! Да эта девушка просто клад!

– Марат, помнишь? – оживился Мурад, его лапищи ловко ворочали шашлыки на мангале, красное лицо пахло огнем и дымом. – Смириться с тем, что у тебя есть фаллос, или с тем, что его нет… – Он загоготал. – Да так может думать только пограничник! Родился в чужом теле – мирись, не мирись – один черт. А мне и так хорошо! – Он широкой лапищей притянул к себе свою толстушку. – О чем жалеть?

– Бред! – смеялась она, отбиваясь. – Кто проверил правдоподобие мифологемы – женщина мечтает быть мужчиной? Кто из нас так жаждет этого? Я – никогда!

Еще бы! Я залюбовался толстушкой. Сплошные округлости, ни одного угла. Верно ли, что подкожный жир вырабатывает женские половые гормоны? Поэтому самцы так любят толстушек? Больше женщина, чем женщина? Я засмеялся. Лишний жир жрет тестостерон. Знали бы мужики, чем он грозит!

– Не стоит ли опросить женщин, чего на самом деле они хотят? – смеется толстушка. – На сайтах, где матери публикуют высказывания детей от двух до семи лет, все девочки хотят рожать и ни одна не испытывает зависти к тому, чего у нее нет. Только интерес, не больше. Мурад прав: хотеть или не хотеть фаллос может только родившийся в чужом теле человек. Кстати, у Дитрих были лесбийские связи. Вот вам и объяснение.

– Желание женщины стать мужчиной индуцировано патриархатом. – Майра хрустнула болгарским перцем, он взорвался фонтанчиком красного сока, и я увидел красные веснушки на ее лице. – Деньги, карьера, власть. Приходится играть по чужим правилам.

– Верните матриархат! – засмеялся Тимур. – И что будет?

– То же самое, – отрезала Майра. – Мы будем вас подстрекать.

– Нормально ли для женщины так желать власти? – тихо спросил Кирилл.

– А пресловутый матриархат? – усмехнулась Майра. – Куда нам от него деваться? Он живет в подсознании, хотите вы этого или нет.

– Желание стать мужчиной может быть связано с очень простой вещью, – рассмеялась данаида, ее взгляд остановился на Майре. – Отвращением женщины к женщине.

– Ого! Так серьезно? – захохотал Мурад.

– Еще бы! Женщины всегда конкурируют, у мужчин же в устойчивом сообществе субординация почти не обсуждается.

– Надоело! – Глаза Майры бегут по моему лицу, я любуюсь другими. Лепота!

– И мне! Пойдемте к реке! – закричала данаида. – Глядеть на закат!

К темной реке ведьмины волосы свесили седые космы. Река ворчит, гоня камни и цветную мозаику. Песок порошит изразцы на дне, ветер на воде собирает пазлы в отражение неба. Мне сжимает живот, водное небо похоже на кофейную пенку. Меня это злит. И здесь чертово кофе!

– Что вы все время молчите, Марат? – смеется данаида.

– Кофе хочу, – смеюсь я.

– Так любите?

– Да нет. Привычка.

– А я люблю Головина. Похоже. Не правда ли? – Она кивнула на ведьмины космы. В закатном солнце их седая копна наливается алой кровью, вода жадно ловит их отражение и дробит.

– Не помню.

Данаида положила руки мне на плечи. Огненные волосы пахнули костром и дымом. Ее губы близко, мои далеко, ее глаза близко, мои – дальше не бывает.

– Не стоит, – я мягко сдвинул ее ладони. – Я не один.

– Чепуха, – низким голосом сказала она, у меня засосало под ложечкой. Знакомый тембр, но, кажется, я не ищу симулякры. И не пойму, что со мной. Разве это важно?

Я услышал шорох и обернулся. У кустов стояла Майра, черная, узкая щель глаз поделила лицо на красный свет и тень. Траурница заметила мой взгляд и нехотя подошла.

– Не помешала?

– А если да? – Глаза данаиды сощурились.

– Тогда иди, – мягко сказала Майра, ее улыбка блеснула волчьим оскалом. – Или потянуло искупаться? Ну-ка! – Майра неожиданно взмахнула рукой, та инстинктивно отшатнулась.

– Да твой он! Твой! – принужденно засмеялась данаида. – Пойду.

– Иди! – расхохоталась Майра.

Данаида ушла, Майра прижалась ко мне и замолчала.

– Дитрих – не шутка, – вдруг со злобой сказала она. – Они похожи. Делят себя между мужчиной и женщиной. Гадость!

– Угу, – скучно сказал я.

– О чем думаешь?

– Ни о чем.

Хотя… На самом деле я думал о кофе.

* * *

– Убить иллюзию, – сказала она.

– А как же – бояться, в рай не ходить? – спросил я. Разве не это она говорила?

– Чистилище страшнее, – ответила она.

Точно, подумал я. Парадоксально, но в аду личности невозможно лишиться. Зато чистилище – осознанное лишение индивидуальности. Я теряю? Так ли хорошо помнить себя?

Я перевернул ее на спину, голова на моей руке, губы близко, глаза – ближе не бывает. Кофе кипит кружевной пенкой. Она в тугой оплетке моих рук и ног, мне кажется – дальше не бывает.

– Убийство даже самой разрушительной иллюзии равносильно самоубийству, – сказал я. – Скучно. Тогда лучше не жить.

– А что потом? – ожесточенно спросила она.