Книга Тайная история Леонардо да Винчи, страница 35 – Джек Данн

— Лоренцо спрашивал, не соглашусь ли я отпустить тебя. — Андреа сделал драматическую паузу. — Он хочет, чтобы ты жил и работал в садах Медичи; особо его волнует восстановление античной статуи сатира Марсия. Тебе в общем-то придется создавать ее заново из старого камня.

— Да ведь это же ты работал над…

— У меня и так работы по горло, — сказал Андреа. — Но ты — мой прекрасный бывший ученик и будущий представитель у Первого Гражданина, — ты станешь частью двора Медичи. Станешь членом его семейства — как Сандро.

— А как же я? — вмешался Никколо. — Я пойду с тобой, Леонардо, или останусь с мастером Андреа?

— А чего хочешь ты? — спросил Андреа.

Глядя вниз, на поднос с едой, Никколо ответил:

— Думаю, мне будет лучше пойти с мастером Леонардо; к тому же этого хотел бы маэстро Тосканелли.

— Значит, решено, — польщенно сказал Леонардо.

— Ты хочешь сказать, что предпочитаешь общество Леонардо нашему? — спросил Андреа.

Никколо не подымал глаз, он смотрел на стол с таким упорством, словно хотел взглядом процарапать столешницу.

— Да ладно, ладно, — со смехом сказал Андреа. — Мы разрешаем тебе поднять голову от тарелки.

— А Сандро был с Лоренцо? — спросил Леонардо, чувствуя себя виноватым: он не разговаривал с другом с тех пор, как ушел с вечеринки Нери вместе с Симонеттой и Никколо.

— Нет, — вздохнул Андреа. — Лоренцо сказал мне, что заезжал к нему домой, но влюбленный болван отказался покинуть постель. Снова убивается по Симонетте. Быть может, ты сумеешь подбодрить его добрыми вестями.

— Постараюсь.

— Как ты себя чувствуешь?

— Прекрасно.

Леонардо солгал, потому что Андреа интересовался его чувствами к Джиневре.

— Попробую поверить. — С этими словами Андреа подал Леонардо письмо. — Его принес сегодня поутру слуга Николини. Не секрет, о чем оно?

— Николини желает, чтобы я начал писать портрет Джиневры, — проговорил Леонардо. — Он примет меня на следующей неделе.

Он чувствовал, как его затопляет гнев и одновременно — теплая волна предвкушения. По крайней мере, он будет видеть свою любимую Джиневру; однако предложение должно было исходить от отца Джиневры, а не от Николини. Воистину Николини отнял у де Бенчи все: имя, честь, имущество пошли в приданое Джиневре. Какой бы кучи флоринов ни стоила старику Джиневра, она стала прекрасным приобретением. Но надежда еще есть, сказал себе Леонардо, спасибо Симонетте: ее уловки уже подталкивают Лоренцо и Джулиано к действию. Наверняка скоро можно будет что-то сделать. В конце концов, союз Николини с семейством Пацци не делает его милее для Медичи. Николини может быть сколь угодно опытен в делах денежных и политических, но в делах любви его, возможно, удастся превзойти.

Андреа кивнул и сказал:

— Необходимо, чтобы ты был здесь ближе к вечеру: Лоренцо хочет привезти Симонетту — взглянуть, как подвигается маленькая Мадонна. Не уезжай далеко, не то опоздаешь.

Он опять взглянул на картину, словно завороженный шафрановой лессировкой, которая придавала Мадонне, похожей на юную Симонетту, сияющий золотистый блеск.

— Нам пора, — сказал Леонардо, потому что Андреа смотрел так, словно готов был любоваться полотном все утро.

— Не забудь, что я тебе сказал, — напомнил Андреа. — Ты выкажешь себя невежей, если не будешь здесь к прибытию Лоренцо и его друзей.

И он вышел, явно все еще очарованный картиной, забыв попрощаться с Никколо.

Леонардо вдруг исполнился энергии.

— Давай, Никко, одевайся.

Сам он в это время нанес на свое полотно несколько последних мазков, потом быстро вымыл кисти, прицепил к поясу записную книжку и снова, вывернув шею, оглядел подвешенное к потолку изобретение. Ему требовался ответ, однако он даже не знал пока, о чем спрашивать.

Они уже собрались выходить, и тут Леонардо почувствовал, что кое-что забыл.

— Никко, захвати книгу, которую дал мне мастер Куан. Мне, может быть, понадобится почитать за городом.

— За городом? — переспросил Никколо, бережно убирая книгу в мешок, который нес под мышкой.

— Ты не любишь природу? — саркастически осведомился Леонардо. — «Usus est optimum magister» [29] , и в этом я всем сердцем согласен с древними. Природа — мать любого опыта; а опыт должен стать твоим учителем, потому что я обнаружил, что даже Аристотель кое в чем ошибается.

Когда они вышли из мастерской, он продолжил;

— Но эти господа из школы маэстро Фичино ходят такие важные, надутые, и на все случаи жизни у них готова цитата из вечного Платона или Аристотеля. Они презирают меня, потому что я изобретатель, но какого же порицания заслуживают они сами за то, что ничего не изобретают, все эти пустозвоны и пересказчики чужих трудов? Они считают мои увеличительные линзы трюком фокусника, и знаешь почему? — Никколо не успел и рта раскрыть, а Леонардо уже ответил: — Потому что они считают, что из всех органов чувств менее всего следует доверять зрению, — а глаз, кстати говоря, главный орган. Однако это не мешает им тайно носить очки. Лицемеры!

— Ты, кажется, очень зол, маэстро, — сказал Никколо.

Смущенный собственной обличительной речью, Леонардо рассмеялся и сказал:

— Может быть, но пусть тебя это не тревожит, мой юный друг.

— Однако маэстро Тосканелли уважает мессера Фичино.

— Он уважает Платона и Аристотеля, так уж заодно и… Но он ведь не учит в Платоновой Академии, не так ли? Вместо этого он читает лекции в Санто Спирито, в школе у братьев августинцев. Это должно кое о чем говорить тебе.

— Думаю, это говорит мне, что тебе есть об кого точить зубы, мастер. То же мне говорил и маэстро Тосканелли.

— Что еще он говорил тебе, Никко?

— Что я должен учиться на твоих силе и слабости, а еще — что ты умнее любого из академиков.

Леонардо засмеялся.

— Ты врешь очень искусно.

— Это выходит само собой, маэстро.

Улицы были переполненными и шумными, а небо, пронзенное громадами Дуомо и дворца Синьории, — безоблачным и синим, как сапфир. В воздухе разносился запах колбасы, и молодые продавцы, почти дети, стояли у лавок, криком завлекая прохожих. Этот рынок так и назывался — Иль Баккано, «место крика». Леонардо купил для себя и Никколо жареного мяса, бобов, фруктов и бутыль дешевого вина, и они пошли дальше по улочкам и рынкам. Навстречу им попадались испанские мавры со свитами рабов, мамлюки в полосатых одеждах и широких тюрбанах, татары из Московии и монголы из Китая, а также купцы из Англии и Фландрии, что уже распродали привезенные шерстяные ткани и теперь держали путь на Понте Веккио покупать всякие мелочи. Никколо весь обратился в зрение, когда они проходили мимо «ночных бабочек», стоящих вместе со своими хозяевами-купцами в тени, под навесами гильдий. Эти шлюхи и содержанки демонстрировали бриллиантовые ожерелья и дорогие платья — сливового, лилового, багряного, персикового цвета. Леонардо и Никколо миновали лавку за лавкой, отпихивая молодых разносчиков и старых, изнуренных болезнями нищих. Они плыли в толпе торговцев, горожан и гостей, как щепки в море.