Онлайн книга «Империя Вечности»
|
— К нам едет Папа Римский! — объявила Жозефина в зале Швейцарской гвардии. — Сам Папа? — Он ответил на приглашение мужа и будет присутствовать на коронации! — Коронации? — Денон выгнул бровь. — Похоже, с каждым днем нас ожидает все более пышная церемония. — О да, самая пышная в мире! — воскликнула Жозефина и засмеялась над собственной восторженностью (очевидно, шумное поведение помогало ей подавить остатки последних сомнений), однако не стала вдаваться в подробности; вскоре она укатила в карете, крикнув на прощание: — À tout à l'heure! [53] — До скорого, — улыбнулся Денон, разделяя радость этой женщины, словно любимой сестры, и углубился в недра огромного дворца. Наполеона он обнаружил в Марсовом зале — тот наблюдал за установкой гигантского полотна с изображением Геркулеса, окруженного клубящимися тучами. С минуту Денон оставался в тени, наблюдая, как невысокий человечек последними словами бранит декораторов: «Да я бы не доверил вам развешивать меню в сельских закусочных!» — и думал о том, что, вопреки дурным предчувствиям, годы, прошедшие после памятного рождественского взрыва, стали благодаря нечеловеческой работоспособности Наполеона эпохой больших свершений. Экономика становилась все более централизованной, продолжались реформы образовательной и чиновничьей систем, с церковью был заключен союз, появился новый, расширенный гражданский кодекс, а также новая система знаков отличия, страну опоясала сеть дорог, возводились плотины, причалы, акведуки, заводы, школы, фонтаны, дворцы, галереи… Благоприятные перемены не обошли стороной и Денона: помимо назначения главным управляющим Лувра (переименованного по его же просьбе в Musée Napoleon [54] ) художнику было доверено наблюдать за чеканкой монет и медалей, приобретением и хранением произведений искусства, украшением дворцовых галерей, постановкой спектаклей для простонародья и, кроме того, надзирать за фарфоровой, обойной и ковровой мануфактурами. Плюс ко всему Денон был негласным советником Наполеона в вопросах вкуса и стиля, военным портретистом, топографом бранных полей и даже суровым дирижером, под дудку которого плясали художники, в чьи обязанности входило запечатление наполеоновской славы на бессмертных полотнах. Мало того, египетские мемуары, опубликованные сначала в виде двух фолиантов цвета слоновой кости, пережившие сорок переизданий подряд и приблизительно столько же переводов на иностранные языки, имели оглушительный успех, который позволил автору окончательно перебраться в престижный район, на набережную Вольтера напротив Лувра, где он разместился в многоэтажном доме, словно живой экспонат в отдельном зале, диковина в собственном музее. — А, старая развалина! — воскликнул Наполеон, заметив вошедшего. — Да как ты смеешь являться мне на глаза! При этом его лицо озарилось выражением нежной детской привязанности. Денон сунул свою папку под мышку и притворился крайне испуганным: — В чем дело, монсеньор? — Эти оклейщики обоев, — презрительно махнул рукой Наполеон, — ведут себя, как пьяные матросы. Художник внимательно посмотрел на них. — Возможно, это и есть пьяные матросы. Бонапарт громко фыркнул: — Где ты нашел этаких удальцов, на набережной в таверне? — Ну что вы, я вообще их не находил. — Хочешь уйти от ответственности? — Не хочу, монсеньор, — ответил Денон с поклоном. — Видите ли, моя обязанность — следить за предметами украшения вашего дворца, а не за людьми, которые этим занимаются. Наполеон рассмеялся. — Ладно, пройдем сюда. — Тут он любезно предложил художнику локоть, в очередной раз сердито покосившись на декораторов. — Сюда. У нас ведь найдутся дела поважнее, верно? — Разумеется, — произнес Денон, переступая порог салона. — Хотя бы мои рисунки, исполненные по вашему заказу. — Имперская эмблема? — Символ императора. — А… ну да. Наполеон и Денон неспешно прогуливались по просторному Шамбр де Парад. Художник достал эскизы. — Зная о вашем пристрастии к египетскому искусству, — сказал он, указывая глазами на испещренные иероглифами обои, — я решил предложить несколько вариантов. Некоторые из них, как, например, вот этот, напоминают рисунки на храмовых стенах, что мне довелось видеть в Египте. Бонапарт на ходу рассеянно скользнул глазами по листу. — Змея? — Есть основания полагать, что этот знак имеет отношение к вечности. Наполеон хмыкнул. — Ни один правитель не пожелает сделать своей эмблемой змею. — Да? — Сбитый с толку столь резким отказом, Денон постарался взять себя в руки. — Тогда, может быть, вот это вам подойдет? — Художник зашелестел бумагой: ястреб, крылатый глобус, лев… — Символы не такие оригинальные, как змея, конечно, но в каждом своя изюминка… Наполеон удостоил рисунки лишь небрежного взгляда. — Нет, дорогой мой Виван, это не то, что мне нужно. — Не то? — Нет. Видишь ли, я долго размышлял и хочу предложить свой собственный вариант. — Ваш собственный вариант? — Любой художник страшится подобных заявлений как огня, однако Денон овладел собой. — Ну разумеется. — Кое-что простое и в то же время символичное. — Естественно. Наполеон вдруг остановился посередине зала, перед бюстом Сципиона, и повернулся к собеседнику с неожиданно горделивым видом. Денон терпеливо ждал. — Это пчела, — изрек наконец Бонапарт. — Вот что я надумал. — Пчела? — Говорят, будто в Древнем Египте она представляла великого царя — фараона. Денон пожал плечами. — Может, и так… — осторожно сказал он, стараясь, чтобы в его словах не прозвучало насмешки. — Понимаете, обычно пчела напоминает о смиренном труде… самопожертвовании… о безымянной жизни… Но собеседник уже не желал его слушать. — Нет. Пчела больно жалит, если придется, она беспрестанно работает, носит в свой улей сладкий нектар. Чего же лучше? — Но… — Никаких «но». Я все решил. Желаю видеть свой знак повсюду. На гобеленах и шелковых драпировках, на конских чепраках, на гербах и знаменах… — Он сделал широкий жест рукой. — Хочу, чтобы пчелы буквально роились по всей империи! Денон как-то кисло обвел глазами просторный зал. — Роились… повсюду… Подумав, он все-таки рискнул пойти на дерзость. |