Книга Империя Вечности, страница 40 – Энтони О'Нил

Вот почему приглашение У. Р. Гамильтона в зал манускриптов для изучения оригинальных рисунков Денона (в спешке забытых автором при отъезде из Каира) вызвало у Ринда плохо скрываемый восторг.

— Вы говорите, это его рука?

— Именно так.

— И что, Наполеон Бонапарт лично смотрел эти эскизы?

— По всей вероятности.

Молодой человек уловил неодобрение в голосе собеседника, однако не мог ничего с собой поделать.

— Кажется, будто видишь все собственными глазами, — заметил он, трепетно прикасаясь к бумаге, будто к одной из бесценных реликвий своей родины. — А ведь чувствуется, что художник очень спешил.

— Он-то спешил, это верно. А вот вы совершите большую ошибку, если станете торопиться.

Ринд поднял глаза.

— Мы и сами много лет упускали рисунки из виду. Покуда главный помощник хранителя рукописей доктор Кюретон не совершил одно важное открытие.

— Открытие?

— Здесь — одна из причин, почему Бонапарт считал себя неуязвимым.

Шотландец еще раз перелистал страницы и пожал плечами.

— Мне ничего не бросилось в глаза.

— Подлинные сокровища никогда не лежат на поверхности. Подумайте как следует. Времени у вас достаточно.

Ринд очень внимательно, до боли в глазах, всматривался в рисунки с изображениями склепов, святилищ, пышнотелых танцующих дев, полуобнаженных рабов, благородных лиц — живых и высеченных из камня…

— Я просто в недоумении, — обратился он к доктору Кюретону, вошедшему в зал с чернильницей.

— Боюсь, я не вправе что-либо вам объяснять, — ответил тот.

И Ринд вернулся к работе под перестук и звон молотков рабочих, которые строили для музея гигантский читальный зал, но так ничего и не нашел, если не считать парочки относительно любопытных страниц. Уже приготовившись расписаться в своем поражении, он вдруг обнаружил, что в зале стемнело, грохот утих, а часы на стене отбивают шесть вечера. Будто бы очнувшись от сна, молодой человек поднялся, чтобы уйти, — и лишь теперь с изумлением увидел Гамильтона, который хищно следил за ним, стоя поодаль.

Ринд поморгал.

— Я не заметил, как вы вернулись.

— Ну что, вы нашли их?

— Кого — их?

Бывший шпион подошел к столу, шурша фалдами фрака.

— Отличная работа, юноша, — произнес он, указывая на отложенные листы. — Я знал, что вы быстро справитесь.

— Вот эти? — Ринд уселся обратно. — Я и сам не понимаю, почему отобрал их.

— Конечно.

— Мне вдруг померещилось некое…

— Несоответствие? Так я и думал. — Гамильтон поднял первый лист. — Расскажите-ка мне вот об этом. Что вас насторожило?

Ринд посмотрел на цветной портрет мужчины в тюрбане, в сияющей маске и развевающемся красном плаще, с воздетыми, как у пророка, руками.

— Не знаю, — ответил шотландец. — В этом рисунке есть что-то странное. Нереальное.

— В отличие от прочих портретов?

Ринд перебрал в уме остальные лица — шейхов, крестьян, бедуинов, турок — и согласно кивнул.

— А что? Вы знаете, кто это?

Но Гамильтон уже держал в руках портрет молодого туземца с густыми, как шерсть, волосами, ясным взглядом и таинственной, словно у сфинкса, улыбкой.

— Ну а как насчет этой работы?

— Здесь тоже что-то необычное… Какой-то неземной лик… Будто у святого… Не знаю.

Гамильтон прищелкнул языком.

— Значит, вы не заметили… — Он указал на борозды на бумаге. — Правда не видите?

— Отпечатки? Ну да. — Страницы в папке часто носили подобные следы: очевидно, работая в жутко стесненных условиях, Денон для удобства подкладывал под рисунок другие листы. — Но они же нечеткие, как всегда.

— Нечеткие? Ничего подобного. Доктор Кюретон способен расшифровать самые слабые отпечатки с такой же уверенностью, как сэр Гарднер может разбирать египетские письмена — или как мы читаем вечерние газеты. По большей части это архитектурные фрагменты. Хватает и разных иероглифов. Однако следы на этом портрете прежде всего не совпадают ни с одним эскизом. Очевидно, месье Денон избавился от оригинала. — Гамильтон протянул собеседнику чернильную перерисовку, выполненную рукой доктора Кюретона. — Взгляните поближе, юноша.

Ринд посмотрел. Перед ним тянулись три строчки символов: явные иероглифы постепенно уступали место более современным символам.

— Наброски от скуки?

— Нет, не от скуки.

— Нет…

Знаки располагались в продуманном, почти хронологическом порядке и вовсе не походили на плод праздного воображения.

— Что-нибудь узнаёте? — спросил Гамильтон.

Шотландец пожал плечами.

— Кинжал… патриархальный крест… [57] трезубец…

Гамильтон указал на другие:

— Римский орел. [58] Знак алхимиков. Византийская монограмма. Навигационный символ.

Осознав наконец, куда он клонит, Ринд ощутил неприятный холодок. Одно дело — понимать, что рисунки были начертаны не от нечего делать; но если они составляют шифр, возможно, скопированный с некоего образца… Ринд попытался представить, но скептицизм взял верх над воображением.

— Кажется, я не совсем понимаю… — произнес молодой человек, поднимая глаза. — Нет, совершенно не понимаю.

Его собеседник выпрямился, нимало не удивившись и даже отчасти забавляясь подобным упрямством.

— Скажите, в котором часу экономка сэра Гарднера накрывает на стол? В половине восьмого?

— Ну да, как правило.

Гамильтон собрал разложенные листы.

— Вы всегда были пунктуальны, не стоит изменять этой доброй привычке, — промолвил он, застегивая папку. — Желаю вам выспаться, юноша, и хорошенько, а завтра мы продолжим наш разговор.

Однако той ночью шотландец приложил все силы, чтобы отвлечься от дум о Египте. Ринд нарочно засиделся допоздна у камина со свежим выпуском «Таймс», но даже газета напоминала, сколь многое зависит его миссии. Чего только стоили, например, последние депеши из Крыма: «Наши окопы в ужасном состоянии; нет никакой возможности осушить их, и люди вынуждены по двенадцать часов проводить в сырости… болезни распространяются с пугающей быстротой… солдаты одеты из рук вон плохо, мундиры протерты до дыр… новая вспышка холеры… вчерашняя битва унесла тридцать три жизни…» По какому-то роковому совпадению следом ему на глаза попалась заметка о ее величестве, отобедавшей накануне с герцогиней Кентской и графом Абердинским, после чего, как сообщал придворный циркуляр, коронованная особа «не стала покидать Виндзорский замок по причине неблагоприятной погоды».