Онлайн книга «Мантисса»
|
IV
Deux beaux yeux n'ont qu'a parler. Marivaux. La Colonie [99] Богом клянусь, поговорить она умеет! Конечно, она побольше на свете повидала, чем ты да я, в том-то и секрет. Фланн О'Брайен. У Двух Лебедей [100] (с небольшими изменениями) Майлз Грин открывает глаза и устремляет взор вверх — на церебральный купол потолка. Думая — если говорить правду и пытаться сохранить хотя бы малую толику подобия мужской психологии — вовсе не о юной греческой богине, покоящейся сейчас в его объятьях, вечно прекрасной, страстной, дарящей и принимающей дар, но о том, что, если попробовать осуществить немыслимое и описать этот потолок из нависающих над ними сереньких грудок, ради точности описания потребовалось бы употребить весьма редкое слово «мосарабский» [101] ; это в свою очередь уводит его мысль в Альгамбру [102] , а оттуда — к исламу, он целует волосы лежащей рядом с ним гурии. — Дорогая, прекрасно сделано. Было очень интересно. Она целует его в плечо: — Мне тоже, дорогой. — Пока еще не самый интересный вариант, но все же… Она снова целует его в плечо. — Тут есть определенные возможности. — Сегодня ты просто превзошла себя в некоторых эпизодах. — Так ведь и ты тоже, милый. — Правда? — Этот твой новый смэш слева… чтобы гонорары мне выплачивать. — Просто рефлекс. — Это было прелестно. — Она целует его в плечо. — Я была в восхищении. Могла бы прикончить тебя на месте. Он улыбается, не сводя глаз с потолка, и привлекает ее к себе чуть ближе: — Умненкая-разумненькая доктор Дельфи. — Умненький-разумненький Майлз Грин. — Идея была твоя. — Но без тебя мне ее было никак не осуществить. Всю жизнь ждала кого-нибудь вроде тебя. Он целует ее в волосы. — Мне так ярко помнится тот вечер. Когда ты впервые появилась. — Правда, милый? — Я сидел, стучал на той идиотской пишущей машинке. — Вычеркивая по девять слов из каждых десяти. — Застряв на той чертовой героине. — Дорогой, просто она ведь была не я. А я была жестокой, чтобы сделать доброе дело. Он поглаживает ее по спине. — И вдруг смотрю — ты! Во плоти! Сидишь себе на краешке моего стола. — А ты чуть со стула не свалился от удивления. — А кто бы удержался?! Когда такое ослепительное создание вдруг возникает ниоткуда. И заявляет, что явилась сделать мне предложение. Она приподнимается на локте и сверху вниз усмехается ему: — На что ты отвечаешь: «Какого черта! Что это такое вы о себе вообразили?» — Я был несколько ошарашен. — А когда я тебе все объяснила, ты сказал: «Не говорите ерунды, я вас в жизни не видел». — Она склоняется к нему и легонько касается губами его носа. — Ты такой был смешной! — Да я и вправду не мог этому поверить. Пока ты не сказала, что тебе до смерти надоело прятаться за спинами всех выдуманных женщин. Вот тогда я и начал понимать, что мы работаем на одной волне. — Потому что тебе самому до смерти надоело их выдумывать. Он улыбается ей — снизу вверх: — Ты по-прежнему здорово это делаешь. Невероятно убедительно. — Ведь это от всего сердца. Он целует ей запястье. — Так чудесно — наконец обрести кого-то, кто понимает. Она с притворной застенчивостью опускает взор долу: — Дорогой, ну кто же, как не я? — Как надоедает писать… а еще больше — публиковать написанное! Она нежно улыбается ему и задает наводящий вопрос: — И следовательно… — Вот если бы мы могли отыскать совершенно невозможный… — Не поддающийся написанию… — Не поддающийся окончанию… — Не поддающийся воображению… — Но поддающийся бесконечным исправлениям… — Текст без слов… — Тогда наконец-то мы оба могли бы стать самими собой! Она наклоняется и целует его. — И что же в конце концов? Он смотрит в потолок, словно на него снова снизошел прекрасный миг абсолютного озарения. — Проклятье художественной литературы. — А именно? — Все эти нудные куски текста меж эротическими сценами. — Он вглядывается в ее глаза. — Это был решающий довод. Тут-то я и понял, что мы созданы друг для друга. Она снова роняет голову ему на плечо. — А я забыла, что я тогда сделала. — Ты сказала: «Господи, так чего же мы ждем?» — О Майлз, я не могла быть настолько бесстыдной! — Очень даже могла! — Мой милый, я ни с кем не была вот так, по-настоящему, самой собой, чуть ли не целых семнадцать веков. С тех самых пор, как появились эти кошмарные христиане. Все другие писатели, которых я тебе успела назвать… да они и на милю ко мне — настоящей — приблизиться не смогли. Ты — первый, правда-правда, знаешь, с каких пор… после этого… как его… не могу вспомнить, как его звали. Просто я не могла ждать ни минуты дольше. — Она вздыхает. — А ты починил ту несчастную узенькую оттоманку? — Так и оставил ее со сломанными ножками — как сувенир. — Дорогой мой, как мило с твоей стороны! — Это самое малое, что я мог сделать. Она целует его в плечо. |