Онлайн книга «Кому в навьем царстве жить хорошо»
|
Не успел я даже руку за кладенцом протянуть, только свист над ухом услышал да кокошник бисерный под секирой хрупнул. Тут мне и конец пришел. Очнулся я во тьме кромешной, голова от боли раскалывается, видимо, секирой не до конца развалена была, рукой вокруг себя пощупал – пол каменный да солома гнилая. Темница! Вот угораздило… Ну Аленушка, растяпа криворукая, спасибо тебе преогромное! А она тут как тут – ревет-убивается под боком, в темноте не разглядеть, да голос ни с кем не спутаешь: – На кого ж ты меня покинул, сокол ясный… Приподнялся я на локте, голову потрогал – на темени руда коркой липучей запеклась, к ране не пробиться. Хорошо хоть напополам голову не раскроили – кокошник спас. – Не знаю я, кто там тебя покинул, но вот за то, что на меня, – не спущу! Алена как взревет пуще прежнего: – Семушка! Живой!!! И давай меня обнимать-целовать, слезами солеными поливать – кипятком на ране жгут. Я от нее отпихиваюсь что есть мочи: – Уйди, оглашенная! Без тебя тошно, а с тобой вдвойне! Ты-то тут как очутилась? – Сказала, что ты мой жених взаправдашний… без ковров… пущай и мне тогда голову рубят… батюшка нас вместе и заточил… а то на месте прибить хотел… – Что?! Повалился я на солому без сил, руки раскинул. Все, думаю, конец мне приходит. Лучше бы я на месте помер, чем такие речи на смертном одре слушать! – Семушка… – Изыди, Вахрамеиха! Помирать, однако, передумал, – отпустило, даже встать сумел. Кувшин щербатый с водой едва не опрокинул. Стену ощупал, докуда достал – цепь короткая за ногу держит. Зачарованная цепь, чую, как силу из меня тянет, колдовать не дает. В глухой колодезь нас бросили, ни окон, ни дверей, заместо потолка то ли щит положен, то ли решетка частая, и та, видать, в подземелье ведет – чернота за ней непроглядная. – Эх, Сему Соловья бы сюда! Только промолвил – летят мои побратимы! Едва к стене прижаться успел – слева Муромец повалился, справа Соловей. – Эк вы ко мне на выручку спешили, ножи-булавы порастеряли! – Дружине Вахрамеевой одолжили, – ворчит Муромец, кольчугу порванную оправляя. – На полпути догнали, навьи проклятые… – А лягушка? – Поцеловать успел… ускакала… ждать обещалась… А эту поганку бледную каким боком сюда занесло?! Сверху голос Вахрамеевский доносится, эхом подвывает: – Ты мою дочь поносить не моги, а то велю вару вскипятить и вам на головы плеснуть, вот ужо заскачете! Ишь чего удумали – царя с лягушкой повенчать, а под шумок Аленку мою выкрасть! – Небось не плеснешь, побережешь царевну! – Ничего, ей только на пользу – посговорчивей будет! Девка неблагодарная, отца родного без ножа зарезала, променяла на молодца смазливого, еще и руки на себя наложить грозилась, ежели колья площадные вами украшу. Вот пущай с вами денек-другой посидит, уразумеет, за кого заступалась; можете проучить ее малость, только чтоб не до смерти, а то с живых шкуру спущу! Насупился Муромец: – Мы девок боем обучать не привычные, пальцем ее не тронем, а вот ты спустился бы к нам на кулачках помериться, глядишь, сам бы чего уразумел… – Спустился бы, – отвечает Вахрамей, – да недосуг – ждут меня дела неотложные, государственные. Попозже загляну, проведаю – каетесь аль нет. – И долго нам тут сидеть? – справляется Соловей, голову задравши. – Вам – веки вечные, а Алене – покуда прощения не попросит. Ну а ежели вовсе не попросит, уж не обессудьте – придется вас голодом уморить. Вон, Кощеича можете первым съесть – все равно не жилец. У Семы Соловья еще на шутку сил достало. – А ежели мы прощения попросим – отпустишь? Расхохотался Вахрамей, ничего не ответил. Ушел, поди. Царевна носом хлюпает, Муромец ее ободряет: – Не плачь, Алена, Кощеич сейчас что-нибудь придумает – верно, Сема? А у меня перед глазами все кругом идет, пятна какие-то мелькают, туман клочьями. – Может, – говорю, – с разбегу выскочить попробуем? Переглянулись побратимы, вздохнули согласно: – Толку не будет, надо Сему в порядок приводить… Поди им возрази, ежели Муромец сзади под локотки сгреб, удерживает, а Соловей с Аленой к головушке моей болезной с двух сторон подступились. Всю воду из кувшина извели, только мне напиться и оставили, Алена рубаху на себе до пупа обкорнала, перевязала мне голову, да так ладно, что только нос снаружи и остался. Еще и посмеивается, девка вредная: – Будешь, Сема, врагов в заблуждение вводить – где у тебя перед, а где зад. Вырвался я от них, тряпки на лоб сдвинул, глаза чуть к темноте попривыкли – ничего не скажешь, хороша Алена в полрубахе, штанцах кружевных заморских. – Ну как, Сема, полегчало? Куда там полегчало! Разве что кровь остановилась, а болеть еще пуще стало. – Васильевич, ты отмычки не растерял? Ухмыльнулся Соловей, позвенел железками: – Я скорее руки-ноги растеряю; вот они, кормильцы! – Глянь-кось мои оковы, в них колдовство губится, ничего поделать не могу. Сема скважину отмычками пробует, сетует для порядку: – Ох и мудреный же замок, ну да ничего, на худой конец отрежем тебе ногу и высвободим! – Ты чужими ногами не шибко-то разбрасывайся, она мне еще сгодится! Алене тоже нос сунуть надобно. – Неужто тебе, Сема, ради общего спасения ноги жалко? Не придумали еще замка супротив татя умелого! Позвенел Соловей цепью снятой: – Эх, жаль, не завалялось в уголке скелета какого, я бы шутки ради его заковал! Помнится, заточили нас с батюшкой в берендейскую темницу, так мы перед утеком все скелеты в позы непотребные по двое сложили… поди, долго еще стражникам снилось… – Вахрамей темницей редко пользуется, – поясняет Алена. – Мастеровых людей, что невзначай в царство навье забредут, на поселения здешние отправляет, для казны работать велит, красных девок себе берет, крепких молодцев службой денежной приваживает, в дружину свою ставит, а ежели откажется который неповинным людям головы рубить, бесчинства именем Вахрамеевым творить, того на кол али в петлю. И кормить полонного не надо, и народу потеха. Присвистнул Соловей: – Так нам, выходит, повезло еще? Поверил я, что Семин батюшка на жизнь свистом зарабатывал – в одно ухо свист влетел, насквозь голову пробуравил, из другого без помех вышел. – Невелико везение, а ты, Сема, бросай свистеть – последнее просвищешь. Расскажи лучше, как вас поймали-то? Неужто у Вахрамея кони лучше наших? |