Онлайн книга «Кому в навьем царстве жить хорошо»
|
Припомнила Баба Яга молодость свою развеселую, подобрела голосом: – Что вам от меня надобно, окаянные? Дела пытаете аль так по лесу шляетесь? – Дела, бабушка! Пусти переночевать, а мы тебе за то дров наколем и воды на неделю нанесем! – Поправляйте избу, дуралеи, тогда и говорить будем! Раскрутили мы бабку с ветерком, взяли у нее топор да пилу двуручную, пошли ночлег отрабатывать. Дотемна целую поленницу сложили. Раздобрилась Баба Яга, курицу печеную на стол выставила, каравай хлеба нарезала, зелена вина в чарки плеснула. Сама ладошкой щеку подперла, любуется, как мы кушанье уплетаем. – Эх, деточки, и куда вас на ночь глядя несет, неужто не боязно? – А ты расскажи нам, бабушка, куда – авось убоимся! – Вот те раз, – дивится Баба Яга, – трех верст до царства подземного, навьего, не доехали, а все ни сном ни духом! Вот уж где головушки бесшабашные… Сказывала мне сестрица моя меньшая, Баба Яга Лукоморская, что от Кощея Бессмертного с дружками-чародеями добрым людям никакого покоя нет, всюду ему нос сунуть надобно… вижу, и сынок ему под стать, на тот свет прежде батюшки поспешает. Заворачивайте коней, пока не поздно, туда-от час езды, а обратно прежде смерти не поспеть: к навьям дорожка в одну сторону, оттого неезженой и кличут – не гляди, что натоптана. Сбледнул чуток Муромец: – К упокойникам, что ль? – Да нет, навьим царство только из-за подземности своей прозывается, а народ там самый что ни есть обыкновенный. Правит им лютый царь Вахрамей Кудеярович, держит при себе дружину разбойную – по ночам на землю выбираются, поживу ищут. Все селенья ближние разорили, разграбили, храбрых защитничков порубили, дома пожгли, людишек в полон угнали, в этой стороне только я одна и осталась. Никто еще от Вахрамея вырваться не сумел, птиц и тех на подлете стреляет. Переглянулись мы с побратимами. Оно, конечно, честь богатырская, но и впрямь боязно стало. Кабы знать еще, что не напрасно сгинем… – А растут ли в навьем царстве цветочки аленькие, о семи лепестках? У Бабы Яги глаза на лоб полезли. – До цветочков ли, когда волки да вороны по полям бранным падаль подъедать не успевают! Кто его знает, слыхала я, что есть у Вахрамея сад, а в том саду всех цветов земных и подземных по дюжине, птиц да зверей по паре; ежели в вахрамеевском саду цветочка аленького не сыщется, значит, его и вовсе на свете нет. Пропали у нас сомнения последние – трудна дорога, да верна, а добрым молодцам только того и надобно. – А нельзя ли как-нибудь тот цветок у Вахрамея выпросить аль выкупить? Пригорюнилась старуха: – Ох, детоньки, не дело вы затеяли! Уж больно лют Вахрамей, может и на месте зарубить, слова сказать не давши. Да есть и у него слабинка – шибко до красных девок охоч. Жен у Вахрамея цельных три терема, и все никак не уймется: какую добром возьмет, какую силой принудит – никто ему не указ. Скрадите где-нибудь девицу-красавицу да поклонитесь ею навьему царю, авось смилостивится. – А ты, Яга Ягишна, не сгодишься? У нас и мешок припасен… Развеселилась карга, пальцем костлявым погрозила: – Все бы вам, молодцам, шутки шутить, нет бы к старухе прислушаться – поди, больше вас, вместе взятых, на белом свете прожила, плохого не посоветую. Доели мы курицу, бабка кости в миску сложила, мне сует. – Накось, выгляни во двор да высыпь у крылечка, может, песики бродячие прибегут. Вышел я на крыльцо, посвистел условно. Чего, думаю, на бродяжек добро переводить, свой пустобрех с утра не кормленный, как бы еще один гусь головы не сложил – водится за Волчком такой грешок. Не видать что-то пса, только звуки дивные сверху доносятся – не то стон прерывистый, не то скулеж хриплый. Соступил я с крыльца, голову задрал – сидит мой пес на крыше, трубу лапами обвил, осиновым листом вместе с ней колотится, а за углом три волкодлака рядком сидят и на Волчка облизываются. Увидали меня с миской, хвостами завиляли, навстречу пошли. Я миску выронил да скорей в избу. Позади только захрупало. – Ну как, дитятко, прибегали мои песики? – Прибегали, бабушка… – Не обидел ты их? – Таких обидишь! – То-то же! Ежели ишшо кто на гусей моих покусится – вслед подуськаю, мало не покажется! Постелила нам бабка на полу, сама на печь спать полезла. Посреди ночи будит меня Соловей, за плечо трясет: – С-с-сема! – А у самого зубы так и лязгают. – Я-а-а… во двор… по надобности… а там… о-о-о! Перевернулся я на другой бок, бурчу сонно: – Ничего не попишешь, волкодлаков бояться – до утра терпеть… – Сема, ты чего подумал? Окстись, какие волкодлаки?! Не верю я в них, то сказки бабкины! Я коней проведать вышел, а на них какие-то девки простоволосые в лунном свете голышом катаются, только смех по лесу идет! – Пить надо меньше… – Сема, да вставай же! Заморят коней чертовы бабы! Выскочили мы из избы – точно, гоняет кто-то коней по лесу, топот то ближе, то далече слыхать. Захрустели ветки, вылетает на поляну Сивка – весь в мыле, глаза стеклянные, и сидит на нем без седла, без поводьев, девка бесстыжая. Волосы по ветру развеваются, под полной луной зеленым серебром мерцают. – Стой, окаянная! Выскалила девка зубы, рассмеялась, коня пятками пришпорила. Прижал Сивка уши, прямо на нас помчался. Едва пригнуться успели, – взвился конь поверх голов, подковами сверкнул, жаром пыхнул и дальше полетел. – Зачаровали коня, заразы! – Кто, Кощеич?! – Кикиморы клятые! За Сивкой два других коня по поляне промчались, сызнова в лес канули. Тешатся кикиморы, морят коней – не уловишь. Сцепил я зубы, сел на завалинке, вытянул костяной гребень из кармана, давай волосы охорашивать. Чешу не спешу, кикимор будто не замечаю. Осадили девки коней, загляделись: – Не продашь ли гребешок, добрый молодец? Богатырю о своей красе думать негоже, а нам, девицам, как раз положено! – Продать не продам, а спешитесь – так подарю. Пошушукались кикиморы, посмеялись. Спрыгнула старшая с моего Сивки: – Повезло нам, девоньки, на гнилой товар пришел слепой купец! Коней выкупает, а красных девок не замечает! – Какие вы девки – пеньки лесные сучковатые, только ночью шкодить и можете, коней да молодцев морить! – Гляди-кось, знающий выискался! А то пошел бы с нами, потешился; иные молодцы пешими своих коней догоняли, на нас заглядевшись! Протянул я кикиморе гребень: – Нет уж, благодарствую, что-то не в охотку. Скакнула наглая девка ко мне на руки, обвила за шею, устами по устам скользнула: |