Онлайн книга «Архангелы Сталина»
Ох, больно то как. Ладно, пусть читает, может хоть немного отвлечёт. — Только что сочинил. В прошлом году, — пояснил поэт, принимая позу античной статуи. — Фантастическо-патриотическая сага в восьми томах: Мощно ударили крепкие вёсла по глупым главам медноблещущих римлян. Мудрый, как сто капуцинов, Великий Иосиф направил полки к Карфагену. — Стойте, — перебил я оратора. — Какой ещё Карфаген? — Вы не поняли, товарищ генерал? Это же альтернативная история. Знаете где развилка? Я поменял местами римлян и карфагенян, и переместил туда товарища Сталина. Правда, здорово получилось? На кого из нас конопля подействовала? — Извините, Александр Дорофеевич, поэзия очень трудна в понимании для моего ослабленного ранами организма, но не могли бы пояснить — какое отношение имеют сто капуцинов к Иосифу Виссарионовичу? — Тоже понравилось? Я, правда, не знаю, что это обозначает, но слово очень красивое. Поначалу пришло на ум — "монгольфьер", но звучанием наводит на мысль о монголах. А о победе над ними у меня следующие шесть томов. Да вы дальше послушайте: Бьется суровый Антоний Деникин во славу железных своих легионов. Вместе с Великим Иосифом в прах обратив беспробудных вандалов… — Простите, каких? На всякий случай уточняю я. — Беспробудных. Варвары. Обязательно должны быть пьяницами. И вот ещё: В космосы дальние шлёт колесницы велением сердца Великий Иосиф, Тварей зловредных сражая бессчётно в великом порыве трёхтомником Маркса… Из пилотской кабины выглянул лётчик и ехидно переспросил: — А как колесницы в космос полетят? Кони без воздуха подохнут. Поэт сердито надулся, но промолчать не смог: — Что Вы понимаете в авторском замысле? Я вызываю Вас на дуэль! — Это пожалуйста. Это завсегда, — согласился пилот и вышел в салон. При виде внушительных кулаков Обердовский заметно спал с лица и испуганно воскликнул: — Так нельзя! Зачем Вы бросили руль? — Не бойся, пешеход, тут штурвал, а не баранка. Я автопилот включил — это же "Хейнкель-Блитц". Мне стало интересно, и я задал вопрос: — Разве на них ставят? Лётчик нимало не смутился: — Пока ещё нет. Ну, так я старые подтяжки привязал. Авось и долетим. — Понятно, что в небе не останемся, — сварливо пробурчал доктор, чем и напомнил о себе. — Что там насчёт дуэли? Ой, извините, товарищ генерал-майор, забыл представиться. Капитан Максимушкин. — А по имени-отчеству? — Андрей, — смутился пилот. — Для отчества рано ещё. Вот когда стану майором… — Станешь, — напророчил я. Только Эскулапа нашего не обижай. По возможности. — Меня неправильно поняли, — возопил поэт, стараясь вжаться спиной в борт самолёта. — Подразумевалась дуэль литературная, эпиграммами. — Вот как? — капитан посмотрел сверху вниз. — И позвольте полюбопытствовать у опытного литератора — сколько книг Вы написали? Обердовский вызов принял, и теперь снисходительно ухмылялся, глядя на Максимушкина, как на несмышлёныша. — Девяносто две! И ещё семьдесят одну под шестнадцатью псевдонимами. — Эх, ни фига! Это сколько же лесу на бумагу перевели? Все напечатаны? Доктор не смутился: — Я выше этих предрассудков. Любой графоман, выпустивший книгу в издательстве, гораздо ниже моей гениальности. Не надо сравнивать меня и кого-то там ещё. И запомните — никогда Александр Обердовский не будет писать на потеху толпе, потакая её низменным интересам. Это всё завистники наговаривают. Они сидят в издательствах и редакциях, не давая ходу моим творением. Выбирают этого, что про кораблик с белым парусом писал… — Каверина? — Да, его! Ну и пусть. Художник обязан быть голодным! Трагичность момента была поддержана самолётом, который взвыл двигателем, клюнул носом, и начал готовиться к встрече с землёй, стремительно набирая скорость. Капитан, матерясь, метнулся в кабину и полёт выровнялся. Машина снова набрала высоту, и Андрей опять появился в салоне. — Подтяжки лопнули, — пояснил он, вытирая выступившую на лбу испарину. — Старые совсем, видно кто-то из немецких лётчиков выбросил за ненадобностью. — А если опять? — побледневший поэт поглядел в иллюминатор, видимо прикидывая расстояние. — Приглядеть бы? — Так иди, — разрешил лётчик. Обрадованный закрытием скользкой темы, Обердовский проскользнул на пилотское кресло и прикрыл за собой дверь. Максимушкин только крикнул ему вослед: — Только не трогай там ничего! — и, понизив голос, — Достоевский. — Будет Вам, Андрей, гения обижать. Пусть и непризнанного. Они такие хрупкие и ранимые. — Угу, — согласился капитан. — А мы бесчувственные болваны. Эти…как их там… — зоилы! Я представляю, товарищ генерал-майор, как он Вам надоел, если после двух минут разговора мой мозг начал протестовать и отключаться. — Да я только что очнулся. Успел только несколько строчек послушать. — Вот и говорю — не повезло. А может, подшутим над ним? Не всё же нас стихами терзать. Лежать неподвижно было больно и скучно, перспектива ещё одного литературного диспута ужасала и приводила в шок и трепет, а невинная шутка вполне могла скрасить оставшееся время полёта. И я согласился. Максимушкин наклонился к моему уху и шёпотом высказал свою идею. А неплохо! — Хорошо, Андрей, идите, подыграю. Он ушёл к себе в кабину, и оттуда выскочил красный от возмущения Обердовский. И сразу с жалобой: Я же не трогал…. Что значит, самолёт на курсе рыскает? Сам кривых узлов навязал. Потом успокоился и предложил: — Может, ещё что почитать? Видимо по моему лицу пробежала нервная судорога, потому что доктор изрёк: — Поэзия весьма пользительна для успокоения нервов. Вот на выборы дружно идут крепкоплечие скифы колоннами ровными по три. Даже злые кулацкие стрелы в парфянских обрезах стыдливы как голые нимфы…. От дикого вопля ужаса меня спас только вовремя появившийся капитан. Он держал в руке листок бумаги и замогильным голосом вопросил: — Товарищ генерал-майор, а как у вас, у чекистов, поступают с арестованными преступниками? — Ну, это просто, Андрей, — отвечаю. — Мы их не арестовываем. Сразу же, на месте, предварительно запинываем до полусмерти, а потом пристреливаем. — Ужас-то, какой! — всплеснул руками поэт. |