Онлайн книга «Олимпия Клевская»
|
Кардинал слегка покраснел, однако слова герцога прозвучали столь чистосердечно, что разгневаться не было возможности. — Есть также игра, — продолжал Ришелье. — Это занятие, герцог, мало подходит для человека, близкого к святости, и уж тем более для короля. Когда король играет и выигрывает, проигрывают вельможи; если же он проиграет, платить будет народ. — Тогда охота. — О, король и так уже охотится слишком часто! — Знаете, монсеньер, это обескураживает: ни война, ни путешествия не годятся, работа и азартные игры тоже не подходят… Ах! Я забыл еще одно развлечение, которое весьма забавляло Людовика Четырнадцатого и о котором его правнук понятия не имеет. — Это какое же? — Строительные дела, монсеньер. — Король о них совершенно не помышляет. — Стало быть, его величество в свои восемнадцать лет уже и не способен ничем поразвлечься? Как же быть? Его прадеда подобное несчастье постигло лишь годам к шестидесяти. И Ришелье умолк. Понаблюдав за ним безмолвно несколько минут, Флёри решился робко пробормотать несколько слов. — Я, — выговорил он, — самый плохой советник, какого мог бы иметь этот бедный государь. Как священник и старик, я не вправе внушать ему любовь к греху. — И даже греху любви, — с необычайной дерзостью, смеясь, подхватил Ришелье. В полном замешательстве, утратив всю свою самонадеянность, Флёри пристально взглянул на него. — Ужасающий грех! — обронил он вполголоса. — Людовику Пятнадцатому бояться его нечего, — прибавил Ришелье. — Возлюбленная короля — это его супруга. Теперь Флёри в свою очередь погрузился в молчание. — А впрочем, — вновь заговорил герцог, — как может быть, чтобы король скучал, если он влюблен? Вот в чем загадка. Король без ума от королевы, и все же ему скучно? Король — такой неутомимый муж, а тем не менее скука томит его! Вот что необъяснимо! Разве что вы, монсеньер, вы, знающий все тайны его величества… Кардинал шумно вздохнул. — Что же с ним происходит? — спросил Ришелье. Флёри отвечал новым вздохом. — Боже мой, монсеньер, вы пугаете меня! Возможно ли, чтобы король и королева… — Ах, герцог! — Как? Их любовь — неужели она одна лишь видимость? О! Это невероятно! Ведь еще вчера король смотрел на свою жену глазами, сверкающими, словно бриллианты. — Герцог, я уж не знаю, может быть, венский колдун и открыл вам какие-то секреты, но похоже, что не все. — Я совершенно повержен, монсеньер. — Послушайте, герцог, короля можно до известной степени извинить. Он рожден с неутолимым темпераментом, с пламенной натурой, это истинный внук своего прадеда. — А королева — суровая немка, не так ли? — Увы! Видите ли, в том-то все и горе. — Боже правый! Монсеньер, но надо же спасать этот брак. Тем самым мы обеспечили бы не только счастье наших государя и государыни, но и общественное спокойствие. — Да, герцог, да, это супружество абсолютно необходимо спасти, ведь если король заскучал, где, у кого он станет искать развлечения? Вот что ужасно! — Вы сказали, монсеньер, что король наделен неутомимой, пламенной натурой. — Это настоящий огонь, господин герцог. — Я не раз слышал, что темпераменты подобного склада нуждаются в том, чтобы их укротили либо смягчили. Укротить — это зачастую невозможно, зато смягчить — задача куда более достижимая. Ведь существуют же некоторые обряды усмирения, в особенности в обиходе религиозных общин? — Кровопускания, хотите вы сказать, господин герцог. У себя в монастырях мы это называем «минуциями»; слово это происходит от латинского minutio [44] . Так, монахи картезианского ордена подвергаются такому обряду раз в год. — Э, монсеньер, об этом можно подумать… Утомительные упражнения, игра в мяч, плавание, строгий распорядок дня. — Господин герцог, не будем забывать: мы же с вами говорим о том, что король скучает, мы хотим развлечь его. — Но у нас, монсеньер, возникла необходимость найти способы для развлечения короля. — Я помню об этом, господин герцог. — Так его не развеселишь — что правда, то правда. Ми-нуции — это лечение, а не забава, и потому они здесь не подойдут. — Тут еще есть некая тонкость, господин герцог, и вы как дворянин оцените мою щепетильность. Ведь персона монарха священна, не так ли? — Вне всякого сомнения. — Следовательно, как мне кажется, неприкосновенность царственной особы была бы нарушена, если бы кто-то вздумал пускать его величеству кровь, ограничивать короля в пище. Подобные средства… — … в ходу у монахов и хирургов — это верно, а здесь бы лучше что-нибудь подобающее лицу государственному. — Вы не станете пользоваться такими способами, господин герцог. — Признаться, я предпочел бы отдать королю всю мою кровь и сам умереть от голода, лишь бы он мог удовлетворять свой аппетит и поступать сообразно своему темпераменту. — Ну вот, видите, герцог: опять возникают затруднения. И Ришелье снова впал в молчаливую задумчивость. — У меня сейчас вдруг возникла идея, — сказал Флё-ри, — по поводу моего сомнения, ведь тот, кто говорит о щепетильности, всегда разумеет вопросы совести. И вот какой вопрос пришел мне на ум… — Я здесь затем, чтобы слушать вас, монсеньер, и я весь внимание. — Допустим, что король, будучи повелителем, а ведь он, в конце концов, повелитель, — так вот, повторяю, допустим, он стал бы делать то, что ему вздумается… — Это и надо допустить. — Тогда наш долг состоял бы в том… — … в том, чтобы покориться, монсеньер. — А если он станет поступать дурно? — Тогда нам подобает скорбеть о нем и не подражать ему, — благочестиво изрек Ришелье. — Великолепно, герцог. Послушайте, какой у меня вопрос совести. Когда бы вы, к примеру, знали, что короля на охоте понесет лошадь, которая вместе с ним ринется в пропасть глубиной в двадцать футов, если только на пути, ведущем к этой пропасти, королю не встретится небольшой овражек фута в три-четыре… — Монсеньер, я бы перерезал лошади поджилки, чтобы она сбросила короля в тот небольшой овражек. — Не правда ли? Следите же, господин герцог, хорошенько следите за ходом моей мысли. Если представить на минуту, что пылкость его натуры увлечет короля в бездну греха, кто знает, не нанесет ли он, погрязнув в этих заблуждениях, урона своему доброму имени и благу государства? |