Онлайн книга «Небеса ликуют»
Реплика звучит неубедительно, фальшиво, и сам шевалье понимает это. Вновь можно не отвечать, достаточно покачать головой. Крепыш превосходно играет. Его лицо в меру мрачно, в меру горделиво. Разглядывать его я не собираюсь — не время. Играем! Плащ падает на землю. Поверх него — камзол. Холодный воздух заполняет ворот рубахи. — Жребий, синьоры! Тяжелый дукат неохотно, медленно взлетает к низкому серому небу. Взлетает, замирает на миг, словно раздумывая. Орел? Решка? Вместо орла — чей-то заносчивый профиль в окружении полустертых латинских букв. Вместо решки — рыцарь в доспехах с пучком стрел в левой руке. Рыцарь — это я. И стрелы со мной, маленькие, завернутые в белую тряпицу. Дукат все еще падает. Медленно, медленно… Публика замирает в ожидании, начисто забыв, что это все — комедия, где бьют и убивают понарошку. Орел! Лицо крепыша в этот миг становится похожим на золотой профиль. Его выстрел — первый. Сарбаканы! Краснодеревщик постарался: «дудочка» маркиза ничем не отличается от моей, даже лучше — полированная, с затейливой змейкой орнамента. Колючки! Тряпица разворачивается медленно, дабы зрители успели почувствовать, ощутить весь ужас этих маленьких стрел, готовых вонзиться в руку, в горло, в лоб. Все? Нет, не все. Арлекин не был бы Арлекином, если бы упустил возможность потянуть время. Скучным равнодушным голосом поясняю, как лучше брать колючку, как вкладывать ее в «дудочку». Капитаны сердятся, супят брови. Смешно! Теперь веселая игра: у кого ноги длиннее. Вы победили, синьор Гримальди, значит, вам и шаги отсчитывать! Раз… два… три… Один плащ — налево, второй — направо. По местам! Синьор Гримальди вкупе с синьором Монтечело успешно делают вид, что им не по себе. Не отстает и шевалье. Маркиз внешне спокоен, но мне почему-то никак не удается разглядеть его лицо. Новая игра: у кого руки длиннее. Так-так, дорогой дю Бартас, значит, вам и платком махать. Литавры, барабанная дробь, тихий вздох зала, белый всплеск слева… …И легкий, еле заметный ветерок у самого уха. Все правильно! Злой Капитан не может поразить доброго веселого Арлекина. На то и комедия! Теперь можно повертеть сарбакан в руке, поднять колючку, поднести к глазам. Пауза — уже последняя. Публика это любит! Еще, немного еще… Пора! * * * Опускаю сарбакан, вытираю платком губы и облегченно вздыхаю. Отыграл! Теперь очередь Капитана. Сейчас он должен поднести руку к горлу, нащупать иголку… Подносит, нащупывает. Падает. Падает? Хорошая импровизация, очень хорошая! Маркиз оказался прекрасным актером. Но почему кричит синьор Монтечело? Почему синьор Гримальди… — Он… Он умер! Господа, он мертв! Что такое? Эта реплика — лишняя, совсем лишняя! Ведь это все — комедия! Зачем же… Холодный воздух — в лицо, теплое запястье — под пальцами. Все еще теплое… Отпускаю его руку, встаю, хотя на плечах — глыба свинца, словно у дантовских грешников. Слишком поздно!.. Слишком поздно я понимаю: таких комедий ни бывает. Смерть — никудышный актер, у нее вес — взаправду. — Гадюка! — Я попросил бы вас, синьор Гримальди, выбирать выражения!.. — Трусливая гадюка! Подлец! Занавес опустился, но ничего не кончилось. Кажется, секунданты уже готовы взяться за шпаги. Дабы все удвоить. — Все состоялось согласно уговору и правилам, принятым… — Гадюка! Открываю глаза. Лицо маркиза рядом, и я впервые могу рассмотреть его. Лет двадцать — не больше. Мальчишка. Мертвый мальчишка с широко раскрытыми глазами, в которых навеки застыл ужас. Синьор Монтечело стоит рядом и странно шморгает носом. А синьор Гримальди… — Это была не дуэль! Ты подлец, ядовитая змея, убийца!.. Гримальди тоже молод, немногим старше маркиза. Высокий, крепкий, жилистый. Ему бы к отцу Хозе, тому нравились такие — длиннорукие, голенастые. Ничего уже не исправишь, не спасешь — кроме истины. Наклоняюсь над телом. Колючка легко выходит из ранки. — Извольте убедиться, синьоры! Легкая боль в запястье — и дружный вздох со всех сторон. — Mon Dieu! — Это, конечно, шевалье. Минута, другая… Вынимаю колючку, отбрасываю, не глядя. — Там нет яда, синьоры. Можете убедиться. На меня смотрят, все еще не веря. Синьор Гримальди подхватывает упавшее на покрытую желтыми иголками землю черное жало, морщится, укалывает палец. И вновь мы ждем, время тянется, а в глазах мертвого маркиза — все тот же ужас и холодная пустота. — Там нет яда, — повторяю я невесть зачем. — Но почему?! — В голосе синьора Монтечело — слезы, и на лице — тоже слезы. Он самый старший. Жаль, что тогда, на набережной, он не смог сдержать глупых мальчишек, решивших поиграть в banditto. Объяснять не хочется, тем более объяснять очевидное. — Он умер от страха, синьоры. Просто от страха… Правда — но, конечно, не вся. Его убил я. Убил — хотя и не желал этого. Хотелось проучить, оставить с мокрыми штанами, чтобы запомнил и закаялся навек! Дорога в Ад, я тоже тебя мощу! — В любом случае, синьоры, — несколько неуверенно произносит дю Бартас, — дело кончено. — Вовсе нет! Синьор Гримальди дергает рукой. Ножны отлетают в сторону, тускло блещет серая сталь. — Защищайся, ублюдок! У меня нет шпаги. Сарбакан — в левой руке, колючки — настоящие — за поясом, но я не хочу никого убивать! — Защищайся, трус! Дайте ему шпагу! Шпагу! Сарбакан с легким стуком падает на землю. В моей ладони — теплая рукоять. Я даже не успеваю понять, чья это шпага. — Вот тебе, каналья! |