Онлайн книга «Небеса ликуют»
Брат Алессо Порчелли, сумасшедший астроном, хотел переплюнуть Нострадамуса. Нить Ариадны? Или просто паутина в склепе? — Топоры-ножи-ножницы-сечки! Точу-вострю-полирую! Борода точильщика вновь стала черной. Я уже не удивлялся. За два дня можно привыкнуть и не к такому. — Ножи-заточки — друзья средь темной ночки! Навостри стального друга — ходи ночью без испуга! Черная Борода сыплет прибаутками, Рыжая — просто попугай, повторяющий бесконечное «топоры-ножи-ножницы». А вот нож все тот же, с двумя медными заклепками. Что у Рыжей Бороды, что у Черной. — Синьор! Синьор! Заглядевшись на балагура-точильщика, я даже не заметил чумазое существо, вцепившееся мне в рукав. — Два байокко, синьор! Два байокко за письмо прекрасной синьоры! Над чумазой мордочкой — драный женский капор, на ногах — огромные деревянные башмаки. — А ты не ошибся, малец? — поинтересовался я, доставая мелочь. — Гы! Ну, если «гы!»… Получив медяки, мальчишка сунул мне в руку тугой свернутый листок, перевязанный розовой ленточкой, и резво повернулся, желая удрать. Но не тут-то было. — И что это за синьора? — Ой-ой-ой! Это он, положим, зря. Его ухо я даже не сдавил — просто слегка прижал двумя пальцами. — Почем мне знать, синьор? Ой! Пустите, дяденька, пустите! Да вон она, где карета! Я оглянулся — и потерял бдительность. Мальчонка с радостным визгом пустился наутек, умудряясь каким-то чудом не потерять свои деревянные опорки. Мне оставалось поглядеть в указанном направлении… …И увидеть карету — большую, с золоченым гербом над дверцей. Карета заворачивала за угол, а рядом с нею… Может, просто показалось? Такие мантильи сейчас в моде, и белое платье не редкость. И даже маска. Листок показался мне неожиданно тяжелым. Ленточка пахла духами. * * * Дверь, за которой проживал шевалье, оказалась, как и обычно, гостеприимно распахнутой. Я прислушался. Впрочем, слух можно было и не напрягать. Бурбон, Марсель увидя, Своим воякам рек: О, Боже, кто к нам выйдет, Лишь ступим за порог? Стучаться я не стал. Мы с дю Бартасом вполне обходились без лишних церемоний. — Друг мой! — радостно возопил шевалье, прервав свою бесконечную сагу о доблестном принце. — Сколь рад я вас видеть в этой обители скуки! Я осмотрелся. Если достойный пикардиец и скучал, то в хорошей компании. Два кувшина на столе уже пусты. Третий — тоже пуст, но пока наполовину. — Налейте себе, дорогой де Гуаира, ибо поистине пытка — пить одному столь доброе вино. Почему этот прохвост, этот каналья хозяин не присылал мне такого раньше? В кувшине оказалось неплохое «Латино». Со вчерашнего дня шевалье пользовался неограниченным кредитом в нашем скромном заведении. Об этом он пока не догадывался. И не надо! — Однако же, друг мой, у вас озабоченный вид! — Получил письмо, — улыбнулся я, демонстрируя странное послание. — С ленточкой. Кажется, от дамы. Шевалье принюхался, привстал. — Ба! Пахнет духами! Мой друг, кажется, вами действительно заинтересовалась дама! Гризетки просто посылают сводню. Я не был столь опытен в этом вопросе, а посему промолчал. — Однажды, дорогой де Гуаира, мне тоже прислали письмо. Там оказался ключ… Ключ? Не удержавшись, я вновь достал послание из кармана плаща и взвесил на ладони. Так-так! — …Пришел я туда в полночь, и что же вы думали? Там оказалась не одна, а две… Нет, три! Три дамы! Что там было! Ух! Скорее читайте, вам, кажется, повезло! Я воспользовался приглашением и развязал ленточку. Первое, что я увидел, был ключ. Красивый, ажурный, аккуратно перехваченный желтыми шелковыми нитками. Предусмотрительно! Почерк мелкий, красивый… «Сегодня, как только стимнеет, приходите к дому Дзаконне, что на улице Менял возле Рыбного рынка. Дверь со староны сада, калитка будет открыта. Темные стены скрывают страсть. Та, что надеется на вашу скромность и благородство». Перечитав, я спрятал письмо и задумался. «Темные стены скрывают страсть». А также безграмотность. «Стимнеет», да еще со «староны»! Впрочем, комедианты не отличаются любовью к орфографии. Тем более комедиантки. Комедиантки в белом платье под темной мантильей. * * * — Итак, друг мой, это любовь, — уверенно констатировал дю Бартас. — Как я вам завидую! За это надо немедленно выпить! Отказываться не имело смысла. После сырого подземелья я до сих пор не мог согреться. Вдохновленный очередным кубком, славный шевалье принялся рассказывать о какой-то графине, которая в угаре страсти подстерегала беднягу пикардийца за каждым углом. Я невольно позавидовал простой душе дю Бартаса. Маркиза Мисирилли хоронят завтра. Сегодня утром в храме Святой Инессы отпевали синьора Гримальди. Его отвезут в Пизу, откуда несчастный родом. Шевалье уже все забыл. Напрасно! — Но только ничего не обещайте ей, мой дорогой друг! Эти тигрицы так и норовят сожрать нас с башмаками! Вот… Он об этом написал, слушайте! В его руках оказался знакомый затрепанный томик. Я вздохнул. Сонеты, перемежаемые песней про марсельский вояж Бурбона, сыпались из дю Бартаса, словно сор из мешка. — Вот… «Прости, что я так холоден с тобой…». А, это вы уже знаете! Тогда это… Последний кубок оказался явно лишним. Томик выпал из рук, шевалье с трудом поднял его, расправил страницу. Меня любить — ведь это сущий ад: Принять мои ошибки и сомненья И от самой себя не знать спасенья, Испив моих противоречий яд… Далекая моя, кинь трезвый взгляд!.. Последняя строчка прозвучала пророчеством. Книга вновь скользнула на пол, шевалье недоуменно моргнул, махнул ладонью: — Вот я и говорю… Трезвый… взгляд… Достойный пикардиец оказался прав и на этот раз. Трезвый взгляд нам обоим не помешает. Ему — как проспится, а мне сейчас — пока еще не стемнело. * * * |