Онлайн книга «Небеса ликуют»
— Но вы же сами бунтовали против Мазарини, мой друг! — Я — бунтовал?! Дю Бартас нахмурился и впал в долгое раздумье. Наконец вздохнул: — Однако же, друг мой, я обнажил свою шпагу против проклятого Мазарини, этого гнусного лакея, который… Ох, выходит, я и вправду — бунтовщик? Целых два года он воевал в армии принца Бофора. И даже не попытался задуматься. — Не огорчайтесь, шевалье! В некоторых случаях бунт дозволяется. — Правда? — обрадовался он. — А в каких? Настал черед размышлять мне. Объяснить пикардийцу, что такое неотъемлемые права людей, о которых писал доктор Марианна? — В общем, когда твой враг — изрядная сволочь. Вроде Мазарини. — Ага! Значит, эти казаки… Я сбросил на лавку изрядно намокший плащ. За плащом последовал «цукеркомпф». — У одного казацкого capitano украли жену и забили насмерть сына. Он обратился к королю, но тот отказался помочь. Тогда этот capitano собрал своих друзей… — Ну-у, тогда все понятно! Мой друг, я понимаю этих казаков! Он понимал. Я, признаться, нет. Войны никто не хотел, и в этом — одна из ее тайн. Значит, стихия? Ураган, налетевший неведомо откуда? Не очень я верю в стихию! — Однако же, — задумчиво молвил дю Бартас, — ежели взбунтовались казаки, о которых так скучно пишет мессер Боплан, какое отношение ко всему этому имеют татары?.. Эй, куда? Последнее относилось к красной феске, которая внезапно появилась в дверном проеме. — Каналья! — Шевалье грозно нахмурил брови, рука стиснула пистолет. — Мозги вышибу! Феска дрогнула, подалась назад. — Сын мой! Не поступай опрометчиво, ибо внешность обманчива бывает… Брат Азиний, сверкая лысиной, переступил порог. Феска исчезла, зато остался весь остальной наряд: шаровары, темный каптан, подпоясанный кушаком, красные сапоги. Турок превратился в грека. — Счел я разумным, дети мои, перевоплотиться должным образом, в чем за скромную мзду помогли мне добрые люди. Дю Бартас не выдержал и захохотал, рухнув на лавку. Я только вздохнул, ибо грек смотрелся немногим лучше турка. — Надобно также разыскать мочало, поелику греки, как заметил я, носят усы… Тут уже рассмеялся я, но совсем не так весело, как беззаботный шевалье. Усы из мочала — смешно. А вот четверо чужеземцев в татарийской степи — это уже не повод для веселья. Правда, брат Манолис обещал замолвить словечко перед своими друзьями-татарами, но этого мало. За степями лежат казацкие земли, где сейчас война. Я открыл одну из сумок и разложил перед собой все, что удалось достать в Риме и Истанбуле. Еще год назад этих бумаг вполне бы хватило для безопасного путешествия. Но этой зимой Зборовский мир нарушен, и наше появление неизбежно вызовет слишком много вопросов. А ко всему еще — язык! Русинское наречие знал только я. И то, признаться, скверно. В коллегиуме отцы воспитатели делали все, чтобы я не забыл родную речь. Даже подарили славянскую Библию, изданную полвека назад князем Острожским. Читать я мог, а вот разговаривать… Не с кем было. Да и незачем. А потом пришлось учить гуарани, причем не одно наречие, а сразу несколько. Маскои говорили иначе, чем кадувеи и гуай-кура, а было еще наречие кечуа и многие другие, о которые с треском ломался язык. И тут появился Станислав Арцишевский — Бешеный Стась. До сих пор не представляю, какая нелегкая занесла этого полуполяка-полурусина в Бразилию. Но отчего ему пришлось бежать оттуда, я знал. Парень был честный, несмотря на то, что умел только две вещи: пить и стрелять из мортир. Но бить из пушек по безоружным индейцам и неграм он не захотел. Так я снова вспомнил свою речь. И когда Станислав собрался домой, я почувствовал, что теряю брата. Веселого бесшабашного брата, который громко хохотал над тем, как я пытаюсь говорить по-русински с индейским акцентом. Я получил от него всего одно письмо, уже из Гамбурга. Стась собирался в Краков. А потом началась война. * * * Я достал сложенную вчетверо бумагу, полученную от брата Манолиса, чтобы присовокупить ее к своему маленькому архиву, но тут же передумал. Такое не стоит хранить, к тому же я помню донесение наизусть. Разве что еще раз пересмотреть, освежить в памяти. «Как скоро показалась трава на поле, стали собираться хлопы на Киев, подступили к днепровскому перевозу в числе 1080 человек…» Да, все верно. Помню, «…а в Киеве ждал их казак бывалый, некий мещанин киевский, с которым было все улажено». «…а в Киеве ждал их казак бывалый, мещанин киевский Павла Полегенький, с которым…» Буквы дрогнули, словно готовясь пуститься в пляс. Бред! Я просто забыл греческий! «…казак бывалый, мещанин киевский Павла Полегенький, с которым было все улажено. По данному им знаку Киев обступили со всех сторон, началась на улицах злая потеха…» Хохот за левым ухом. Бумага дрогнула, налилась свинцом… — Вы что-то уронили, мой друг! — Да-да, шевалье, сейчас подниму… Я не сошел с ума. Это было. Было и есть, записанное неровными греческими буквами. Перо попалось слишком острое, в нескольких местах бумагу прокололи насквозь… «…казак бывалый, мещанин киевский Павла Полегенький, с которым было все улажено…» Павло Полегенький — Паоло Полегини. Таких совпадений не бывает. Тот, кто приказал выкинуть его имя из документа, хорошо это понимал. Но ведь сказано «сгинул»! Неведомо куда! Я же помню: «А брат Паоло неведомо куда сгинул…» «…А брат Паоло, свершив сие, неведомо куда сгинул…» «Свершив сие»! А я еще удивлялся, что за странная фамилия — Полегини? В Италии такую и не встретишь! …Жуки, тараканы и в особенности — клещи. А также люди — зарезанные, утопленные, сожженные заживо. Брат Паоло Брахман, прозываемый также Джанарданой, взялся за дудочку. Похлебку на этот раз варил брат Азиний. Я проглотил две ложки и позавидовал сьеру Гарсиласио, до сих пор пребывавшему в нетях. Шевалье оказался более стоек, но после десятой ложки все-таки не выдержал. — Признаться, синьоры, у меня сегодня отчего-то нет аппетита. Не иначе как от качки. — Неужели не вкусно, сын мой? — наивно осведомился наш попик. — Ибо приложил я немало стараний… |