Онлайн книга «Малая Глуша»
|
– Ты, Вася, яснее выражаться можешь? – Это дух голода, – сказал Вася. * * * Нет-нет, – думал Лев Семенович под звуки «Время, вперед», – я, пожалуй, не стану… не пойду… начнем с того, что кто-нибудь обязательно стукнет. Я приличный человек, без пяти минут кандидат наук, в горздраве работаю, и вдруг ни с того ни с сего к какой-то бабке… Потом, это вообще нехорошо. Почему нехорошо, Лев Семенович толком не понимал, но ему отчетливо казалось, что, когда он наберет номер и попросит эту, как ее, Катюшу, в его жизни что-то изменится окончательно и навсегда, потому что ничего нельзя будет отменить. Лев Семенович старался не пропускать программу «Время» и всегда старался поужинать до того, как прозвучат энергичные позывные «Время, вперед!». А если не успевал, то размещался перед телевизором с тарелкой, чем очень раздражал Риммочку. Но сегодня даже сообщения об одностороннем выводе наших войск из ГДР (интересно, зачем нам это понадобилось?) он слушал вполуха, думая о своем, и очнулся, когда под музыку «Из Манчестера в Ливерпуль» пошла погода. Мелодию эту Лев Семенович любил и сам порой с удовольствием подпевал: «Пого-ода, пого-ода…» Но в этот раз дослушать мелодию до того места, где гул самолетных винтов, не дала Римма. Она с удивительной точностью выбирала именно те моменты, когда ему было хорошо и приятно. – Ты про Олимпийскую деревню слышал, Лека? – Римма кончиками пальцев вбивала крем под челюсть и в шею. – Нет, Риммочка, а что? Что случилось с Олимпийской деревней? Римму почему-то очень интересовала Олимпиада. Он этого не понимал. Тем более Олимпиада летняя, ее любимого фигурного катания нет. – В зеленой зоне, на юго-западе, в Тропарево, – пояснила Римма (слово «Тропарево» она выговорила звучно и с удовольствием, она вообще имела пристрастие к московской топонимике и даже фамилию режиссера Лиозновой произносила как «Лианозова»). – Они жилые дома построили. Не общежития для спортсменов, а квартиры, которые после Олимпиады будут заселять. Очень разумно, по-моему. Там, говорят, все очень современно, и даже на полу какое-то новое покрытие, ковровое, и мебель встроенная, даже кухни уже со встроенной мебелью. Надо будет похлопотать, чтобы нам именно там дали… – Они и метро туда провели? – сухо спросил Лев Семенович. – Нет, – Римма на миг смутилась и пожала плечами, – это на окраине, почти Подмосковье, и правильно, им же надо ограждать спортсменов от всяких провокаций… но там воздух хороший, и потом, тебе… – она вновь оживилась, – ведь будет положена служебная машина, разве нет? – Вот, Риммочка, – начал Лев Семенович, скулы которого уже начинало сводить от бессильной ненависти, – это… Она что думает, что шофер будет и ее возить? На базар, за курицей? Хотя нет, в Москве все куры заморожены, упакованы и в тушках лежат их собственные внутренности, завернутые отдельно в целлофан… Неизвестно еще, будет ли эта Москва вообще. История-то неприятная, с этими трупами. Ледка на роль крайнего очень даже подходит, беспартийная, да еще мать-одиночка, тут ей сразу все и припомнят, и выговор тот, и моральную неустойчивость, ее и держат специально, чтобы козел отпущения был, если что, и еще хорошо, что он, Лев Семенович… А к этой все-таки не хочется обращаться, вернулся он к неприятной мысли, не нашего круга человек, и хотя, говорят, она умеет такие вещи, к ней люди обращались, я знаю, но если вскроется? Да, конечно, если удастся все утрясти, он уже будет в Москве, в министерстве, на недосягаемой высоте, и у него будут свои начальники, тот же Головачев хотя бы, потом, это же недоказуемо, хрен докажешь… – Лека, ты что, не слышишь? Звонят… Обычно Римма торопилась всегда брать трубку, потому что очень хотела знать, кто и зачем звонит Льву Семеновичу, но сразу после новостей показывали «Вечный зов», а Римма любила, чтобы несколько серий и про жизнь. Вот если бы, с тоской подумал Лев Семенович, они бы догадались отснять какой-нибудь сериал и крутили его несколько месяцев, а то и год, говорят, так на Западе делают, и чтобы про жизнь, чтобы герои там сходились-расходились, и всякие потерянные родственники, Римму было бы не оторвать! Когда он брал трубку, у него нехорошо заныло в животе. Дурной знак. В трубке что-то зашипело, потом резкий сухой голос произнес: – Маркин? Лев Семенович? – Да, – проблеял Лев Семенович, чувствуя, как в животе становится совсем плохо. – Завтра в двенадцать ноль-ноль на Бебеля, восемь. Кабинет двести два, к майору Петрову. – Я же… буквально в понедельник был… уже… – Пропуск выписан, – сказал неумолимый голос. – Просьба не опаздывать. – Слушаюсь, – выдохнул Лев Семенович. Значит, все зашло так далеко. Это из-за ЧП? Из-за СЭС-2, точно! Эх, Ледка, Ледка! Документы в Москву ушли, а тут такое! Или… что-то еще хуже? Римма в августе письмо передавала, через Рейдерманов, тете Але. Тетя Аля – сионистка, я ведь знал, она убежденная сионистка, а мы – письмо! Или… – И бутылку коньяка с собой захватите. Пять звездочек! – сказал голос и жирно захихикал. Лев Семенович почувствовал, как ноги становятся ватными, а ладони – липкими. – Толя, – выговорил он слабым голосом, – Анатолий Гаврилович! Зачем? – Проверочка, – весело сказал голос, – небольшая. Значит, стучишь все-таки? Ходишь на Бебеля? Ах, Лева, Лева… – Почему – стучу? Я не стучу… – Он сам стучит, сволочь, сволочь, иначе бы не осмелился вот так, по телефону, – я по долгу службы… У меня, Толя, ЧП в порту, я каждую неделю туда докладывать обязан. – Пуглив ты уж больно, Левушка, – сказал веселый голос, – давай бери коньяк и дуй сюда. – На Бебеля? – механически переспросил Лев Семенович. – Какая, на хрен, Бебеля, домой ко мне дуй, ясно? Супруга к маме уехала на пару дней, мы с тобой как раз над диссертацией поработаем, а? – Голос упал до интимного шепота. – В баньку сходим… есть у меня один телефончик… – Я не хочу в баньку, – зашептал в трубку Лев Семенович, оглядываясь на жену. Жена глядела на экран, где назревала ссора между кулаком и подкулачником. – Телефончик… не надо. – Брось, Левушка, выеживаться. Бери коньяк, а там посмотрим… посидим, поработаем… само пойдет. – Хорошо… – сдался Лев Семенович, – через час буду. – Какое через час? Ноги в руки, коньяк в зубы и дуй на Ласточкина. И чтобы через полчаса был у меня. Ясно? – Ясно… Он положил трубку, с ненавистью поглядел почему-то на жену, на негнущихся ногах пошел в спальню, где на дверце шкафа аккуратно на вешалке висел его пиджак, достал записную книжку, раскрыл ее на букву «К» и заложил ленточкой. Вот же зараза. Ничего не боится. Если бы его хотя бы можно было припугнуть, но он же неуправляем! Не-ет, подумал он, это же не человек, это стихийное бедствие, с ним и надо как со стихийным бедствием. Он позвонит из автомата, перед тем как поймать такси. Если перетащить аппарат в кухню, чтобы поговорить оттуда, Римма наверняка подумает невесть что. |