Онлайн книга «Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры»
|
Мы с Любкой очумело уставились на эту красоту, переглянулись и покатились со смеху. Мы были близки к истерике, мы выли, стонали, держались за животы и чуть не падали с ног. – Кирка, – рыдала Любка, – какой болван это принес? – Марат, – еле выговорила я. В кухню влетела Дашка. – Что это с вами, тетки? Чего вы ржете? Любка только тыкала пальцем в торт и хрипло завывала. Дашка глянула, свела брови, словно что-то припоминая, и рухнула на стул. – Мама, это он принес? Да? – сквозь смех проговорила она. – Да! – Мама, но он же не нарочно! Тут на кухню заглянул Котя, увидел надпись на торте и сквозь зубы произнес: – Одно слово – козел! Дашка хотела было обидеться за новоявленного папочку, но чувство юмора взяло верх, она икнула и залилась хохотом. – Вот что, девочки, смех смехом, а подавать на стол это нельзя, – заявил разумный Котя. – Во-первых, его же все осмеют, хотя понятно, что намерения были самые благие и даже лестные для Кузи. Не волнуйтесь, я сейчас вмиг уберу это архитектурное излишество. В самом деле, он ловко срезал кружок с надписью, образовавшуюся плоскость взрыхлил ложкой и спросил: – Шоколад есть? – Есть. – Давай сюда. И еще крупную терку. – Поняла! Через минуту торт имел вполне приличный вид. – Теперь можно и подавать! Котя торжественно внес торт в столовую. Марат сидел с довольным видом. Бедолага! Котя осторожно поставил торт на стол, как бы приглашая присутствующих полюбоваться им. Торт и в самом деле был удивительно красив. И вдруг у Марата удивленно поднялись брови. – Налетайте! – сказал Котя. Лиза принялась раскладывать мороженое по вазочкам, и вскоре все уже наслаждались мороженым Семена. Все, кроме меня. Я была им сыта до гробовой доски. Когда за столом воцарилась благоговейная тишина, Котя вдруг довольно бесцеремонно взял гитару из рук Шаца и пропел: Когда она на сцене пела, Париж в восторге был от ней! Она соперниц не имела, Подайте ж милостыню ей! Подайте ж милостыню ей! Кровь бросилась в лицо Марата. Он в ужасе взглянул на меня, а я улыбнулась и пожала плечами – мол, ничего, с кем не бывает. Котя, молодец, спел один этот куплет, а потом сказал: – Нет, это сейчас неуместно, лучше я вот что вам спою: Две гитары, зазвенев, Жалобно заныли, Сердцу памятный напев, Милый друг мой, ты ли? Старый друг мой, узнаю, Ход твой в ре-миноре И мелодию твою В частом переборе… Так хорошо, так прелестно он это пел, что все заслушались, а потом разразились аплодисментами. История с тортом была забыта. После мороженого начались танцы. Я танцевала с Котей. Танцевать с ним было необычайно легко, он вел так умело и властно, что оставалось только подчиняться. – А ты вальс умеешь танцевать? – спросил он вдруг. – Умею, а что? – А то, что нынешняя молодежь не умеет! – С чего ты взял? – А вот давай проверим. Дамы и юные девы! – сказал он, когда музыка смолкла. – Минутку внимания, кто из вас умеет танцевать вальс? Котя оказался прав – из женщин вальс умели танцевать только Любка, Вавочка и Етта, которой Котя уже дал кличку Ета Дура. А из мужчин – Котя, Марат и Стас. – Ну, молодежь, хотите посмотреть, как танцуют самый романтический танец? – вопил Стас. – Люба, позвольте вас пригласить. – Куда ж приглашать, еще музыки нет, – удивилась Люба. – Музыка будет, этот Константин надежный мужик. – Какой Константин? – Ну, этот, Котя! – Он не Константин, а Викентий. – Вот уж никогда бы не подумал! Котя тем временем перебирал пластинки. – О, вот то, что надо! – воскликнул он. – Не слишком быстро, в самый раз для старшего поколения! Но пока он ставил пластинку, ко мне поспешно подошел Марат и пригласил на вальс. Коте ничего другого не осталось, как пригласить Вавочку. Етте танцевать уже было не с кем. Марат тоже хорошо танцевал, а главное, в вальсе он все же не мог прижать меня к себе так, как ему хотелось бы, да что кривить душой, и мне тоже. – Знаешь, Кира, мы с Дашенькой уже объяснились. Она сама ко мне обратилась так прямо и спросила: вы мой отец? Что же мне оставалось делать? «С берез не слышен, не весом слетает желтый лист…» – пела пластинка. – Я не знаю, я вообще уже ничего не знаю, – отвечала я. – Для меня нет никого важнее Дашки. Если ты ей нужен, ради бога, я мешать не стану. В конце концов, биологически ты ее отец. – Тебе не кажется, что это разговор не для вальса? – Кажется. – Выйдем на балкон… На балконе никого не было. – Марат, дай-ка мне сигаретку! – Но ты же не куришь! – Иногда, в особых случаях… Спасибо! – Так о чем мы говорили? Ах да, о том, что я биологический отец… – Ну я не знаю, может, это как-то иначе называется, но в самом-то деле разве ты отец? – Кира, милая, я ведь ничего не знал! Мне и в голову не приходило! – Опять двадцать пять! А если бы и знал? Да ты бы умер со страху! Это хорошо сейчас, в наше вольное время, говорить… Теперь все можно! Даже тебя, такого засекреченного, пустили в страну израильской военщины… Теперь, конечно, даже приятно узнать, что у тебя тут двадцатилетняя дочка, да еще такая красотка… и ей от тебя ровным счетом ничего не нужно… взрослая, замужняя… Вдобавок ты здесь один и это вряд ли выплывет наружу в Москве, если уж за двадцать лет не выплыло. А тогда… Воображаю! Да ты бы… – Почем ты знаешь, как я повел бы себя тогда! – возмутился Марат. – На собственном горьком опыте убедилась. Если ты просто влюбленной женщины испугался, то уж о ребенке и говорить нечего. На балконе было темно, глаз его я не видела, и все мои обиды вновь взыграли. – Знаешь, Марат, наверное, я никогда не смогу окончательно тебя простить, не из-за Дашки, нет, Дашка – это мое счастье, и поверь, за эти двадцать лет в нашей жизни было куда больше хорошего, чем плохого, а если и бывало худо, всегда было кому прийти на помощь. Что-что, а друзей выбирать я умею, вот только с любовью маху дала… А за Дашку я даже благодарна тебе… |