Книга Графиня де Монсоро, страница 19 – Александр Дюма

Келюс нахмурился.

– В чем дело, синьор? – прогнусавил Бюсси, повернувшись к Келюсу и размахивая руками в подражание бурной жестикуляции итальянца Панталоне. [14]  – Неужели вы откажете мне в этой милости?

Выходка была столь неожиданной и Бюсси вложил в нее столько шутовского усердия, что даже король рассмеялся. Тогда Бюсси приблизился к Келюсу.

– Давай, Монсу, – сказал он, – такова воля короля. – И обвил руками шею миньона.

– Надеюсь, эта церемония нас ни к чему не обязывает? – прошептал Келюс на ухо Бюсси.

– Не волнуйтесь, – также шепотом ответил Бюсси. – Рано или поздно, но мы встретимся.

Весь красный и растрепанный, Келюс, дрожа от ярости, отпрянул назад.

Генрих нахмурил брови, но Бюсси, все еще изображая Панталоне, сделал пируэт и покинул залу совета.

После этой начавшейся трагедией и закончившейся комедией сцены, отголоски которой, подобно эху, вылетели из Лувра и распространились по всему городу, король в великом гневе последовал в свои покои; сопровождавший его Шико назойливо осаждал своего господина просьбами об ужине.

– Я не голоден, – бросил король, перешагивая через порог своей опочивальни.

– Возможно, – ответил Шико, – но я, я взбешен до крайности, и меня мучит желание кого-то или что-то укусить, ну хотя бы зажаренную баранью ножку.

Король сделав вид, что ничего не слышит, расстегнул свой плащ, положил его на постель, снял шляпу, приколотую к волосам длинными черными булавками, и швырнул на кресло. Затем устремился в переднюю, в которую выходила дверь из комнаты Сен-Люка, смежной с королевской опочивальней.

– Жди меня здесь, шут, – приказал он, – я вернусь.

– О, не спеши, сын мой, – сказал Шико, – не торопись. Мне бы даже хотелось, – продолжал он, прислушиваясь к удаляющимся шагам Генриха, – чтобы ты подольше там оставался и дал бы мне время подготовить тебе маленький сюрприз.

Когда шум шагов совсем затих, Шико открыл дверь в переднюю и крикнул: «Эй, кто там есть!»

Подбежал слуга.

– Король изменил свое решение, – сказал Шико, – он велел подать сюда изысканный ужин на две персоны, для него и для Сен-Люка. И советовал особое внимание обратить на вино. Теперь поторапливайтесь.

Слуга повернулся на каблуках и со всех ног помчался выполнять приказ Шико, ничуть не сомневаясь, что он исходит от самого короля.

Тем временем Генрих III, как мы уже говорили, прошел в комнату, отведенную Сен-Люку; последний, будучи предупрежден о королевском визите, лежал в постели и слушал, как читает молитвы старик слуга, последовавший за ним в Лувр и разделивший его заточение. В углу, на позолоченном кресле, опустив голову на руки, глубоким сном спал паж, приведенный Бюсси.

Одним взглядом король охватил всю эту картину.

– Что это за юноша? – подозрительно спросил он у Сен-Люка.

– Разве вы забыли, ваше величество? Заперев меня здесь, вы милостиво разрешили мне вызвать одного из моих пажей.

– Да, конечно, – ответил Генрих.

– Ну я и воспользовался вашим дозволением, государь.

– Ах вот как!

– Ваше величество раскаиваетесь в том, что даровали мне это развлечение? – осведомился Сен-Люк.

– Нет, сын мой, нет. Напротив. Забавляйся, сделай милость. Как ты себя чувствуешь?

– Государь, – сказал Сен-Люк, – меня сильно лихорадит.

– Оно и видно. У тебя все лицо пылает, мой мальчик. Пощупаем пульс, ты знаешь, ведь я кое-что смыслю в медицине.

Сен-Люк неохотно протянул руку.

– Ну да, – сказал король, – пульс прерывистый, возбужденный.

– О государь, – простонал Сен-Люк, – я и вправду серьезно болен.

– Успокойся. Я пришлю к тебе моего придворного врача.

– Благодарствуйте, государь, я не выношу Мирона.

– Я сам буду ухаживать за тобой.

– Государь, я не допущу…

– Я прикажу постелить мне постель в твоей спальне, Сен-Люк. Мы проболтаем всю ночь, у меня накопилась уйма всякой всячины, которой я хотел бы с тобой поделиться.

– Ах! – в отчаянии воскликнул Сен-Люк. – Вы называете себя человеком, сведущим в медицине, вы называете себя моим другом и хотите мне помешать выспаться. Клянусь смертью Христовой, лекарь, у вас странная манера обращаться с вашими пациентами! Клянусь смертью Христовой, государь, вы как-то уж слишком по-своему любите своих друзей!

– Как! Ты хочешь остаться наедине со всеми твоими страданиями?

– Государь, со мной Жан, мой паж.

– Но он спит.

– Вот потому-то я и предпочитаю, чтобы за мной ухаживали слуги; по меньшей мере они не мешают мне спать.

– Ну хоть позволь мне вместе с ним бодрствовать у твоего изголовья, клянусь, я заговорю с тобой, только если ты проснешься.

– Государь, я просыпаюсь злющий как черт, и надо очень привыкнуть ко мне, чтобы простить все глупости, которые я наболтаю перед тем, как окончательно прийти в себя.

– Ну хотя бы приди побудь при моем вечернем туалете.

– А потом мне будет дозволено вернуться к себе и лечь в постель?

– Ну само собой.

– Коли так, извольте! Но предупреждаю, я буду жалким придворным, даю вам слово. Меня уже сейчас чертовски клонит ко сну.

– Ты волен зевать, сколько тебе вздумается.

– Какой деспотизм! – сказал Сен-Люк. – Ведь в вашем распоряжении все остальные мои приятели.

– Как же, как же! В хорошеньком они состоянии, Бюсси отделал их лучше некуда. У Шомберга продырявлена ляжка, у д’Эпернона запястье разрезано, как испанский рукав. Келюс все еще не может прийти в себя после вчерашнего удара эфесом шпаги по голове и сегодняшних объятий. Остаются д’О, – а он надоел мне до смерти, – и Можирон, который вечно на меня ворчит. Ну, пошли, разбуди этого спящего красавца, и пусть он тебе подаст халат.

– Государь, не соблаговолит ли ваше величество покинуть меня на минуту?

– Для чего это?

– Уважение…

– Ну, какие пустяки.

– Государь, через пять минут я буду у вашего величества.

– Через пять минут, согласен. Но не более пяти минут, ты слышишь, а за эти пять минут припомни для меня какие-нибудь забавные истории, и мы постараемся посмеяться.