Онлайн книга «Графиня де Монсоро»
|
И Шико вскочил на стол, несомненно, для того, чтобы заранее занять выгодную позицию на тот случай, если объявится какая-то опасность. – Ну ладно, шут, раз уж иначе ты не замолчишь, я тебе все расскажу. – Ага, – сказал Шико, потирая руки. Он осторожно слез со стола и обнажил свою длинную шпагу. – Великое дело – знать заранее. Мы это все мигом распутаем. Ну, рассказывай, рассказывай, сын мой. Похоже, тут завелся крокодил, не так ли? Сгинь, нечистая сила! Клинок у меня добрый, я им каждую неделю мозоли срезаю, а мозоли у меня исключительно твердые. И Шико удобно расположился в большом кресле, поставив перед собой обнаженную шпагу; ноги его обвились вокруг клинка, как две змеи – символ мира – вокруг жезла Меркурия. – Прошлой ночью, – начал Генрих, – я спал… – И я тоже, – подхватил Шико. – И вдруг ощутил на лице какое-то дуновение… – Это крокодил, он проголодался и слизывал с тебя помаду. – Я наполовину проснулся и почувствовал, что волосы на моей бороде встали дыбом от страха. – Ах, ты вгоняешь меня в дрожь, – сказал Шико, съежившись в кресле и опираясь подбородком на эфес шпаги. – И тут, – проговорил король голосом настолько слабым и неуверенным, что Шико с большим трудом улавливал слова, – и тут в комнате раздался голос, и звучал он так горестно, что потряс меня до глубины души. – Голос крокодила, да. Я читал у путешественника Марко Поло, [23] что крокодил обладает необыкновенным голосом, он может даже подражать детскому плачу. Но успокойся, сын мой, если он явится, мы его убьем. – Слушай хорошенько. – А я что делаю, черт возьми? – возмутился Шико, распрямляясь, как на пружине. – Я весь превратился в слух: неподвижен, что твой пень, и нем, будто карп. Генрих продолжал еще более мрачным и скорбным тоном: – «Жалкий грешник!..» – сказал голос. – Ба! – прервал короля Шико. – Голос произносил слова. Значит, это был не крокодил? – «Жалкий грешник! – сказал голос. – Я глас господа бога твоего!» Шико подпрыгнул, затем снова расположился в кресле. – Господа бога? – переспросил он. – Ах, Шико, – ответил Генрих, – этот голос ужасал. – А звучал-то он красиво? – спросил Шико. – И что, он действительно смахивал на трубный глас, как говорится в Писании? – «Ты здесь? Ты внемлешь? – продолжал голос. – Внемлешь мне, закоренелый грешник? Ты что же, решил по-прежнему коснеть во грехе и погрязать в беззакониях?» – Скажите пожалуйста, ай-яй-яй! Однако, насколько я могу судить, глас божий, пожалуй, сходен с голосом твоего народа. – Затем, – сказал король, – последовала добрая тысяча других попреков, которые, уверяю вас, Шико, показались мне очень жестокими. – Ну дальше, рассказывай дальше, сын мой, расскажи, расскажи, чем тебя попрекал этот голос. Я хочу знать – хорошо ли осведомлен господь бог. – Нечестивец! – воскликнул король. – Коли ты сомневаешься, я прикажу тебя наказать. – Я-то? – сказал Шико. – Я не сомневаюсь, нет, но меня удивляет одно: почему господь бог ждал до этого дня, чтобы на тебя обрушиться? Неужели со времен потопа он научился терпению? Итак, сын мой, – продолжал Шико, – тебя охватил невыносимый страх. – О да! – И было от чего. – Пот ручьями стекал по моему лицу, мозг застыл в костях. – Совсем как у Иеремии, [24] а впрочем, это вполне естественно. Ей-богу, будь я на твоем месте, со мною еще и не такое бы творилось. И тогда ты позвал на помощь? – Да. – И все сбежались? – Да. – И принялись искать? – Повсюду. – И доброго боженьку не нашли? – Нет. Этот голос умолк. – Зато раздался твой. Да-а, действительно страшно. – Так страшно, что я позвал духовника. – Ага! И он появился? – Тут же. – Послушай-ка, сын мой, будь со мной откровенен и, против своего обыкновения, скажи мне правду. Что думает об этом откровении твой духовник? – Он содрогнулся. – Еще бы! – Он перекрестился и так же, как бог, приказал мне покаяться. – Отлично, покаяние никогда не мешает. Но о том, что тебе привиделось или, скорее, послышалось, что он сказал? – Он сказал: это указание свыше, чудо, и нужно подумать о спасении государства. Поэтому нынче утром я… – Что ты сделал нынче утром, сын мой? – Я дал сто тысяч ливров иезуитам. – Великолепно! – И я исполосовал ударами дисциплины свою кожу и кожу моих молодых любимцев. – Прекрасно! И это все? – Как это – все? А ты сам что думаешь, Шико? Я не к шуту обращаюсь, а к человеку разумному, к другу. – Ах, государь, – серьезно сказал Шико, – сдается мне, у вашего величества был кошмар. – Ты так думаешь? – Все это привиделось вашему величеству во сне, и сон не повторится, если ваше величество не будет забивать себе голову разными мыслями. – Сон? – сказал Генрих, с сомнением качая головой. – Нет, нет. Я уже не спал, отвечаю тебе за это, Шико. – Ты спал, Генрих. – Ничуть, глаза у меня были широко открыты. – Случается, и я сплю с открытыми глазами. – Но я этими глазами видел, а так не бывает, когда в самом деле спишь. – Ну и что же ты видел? – Я видел лунный свет на оконных стеклах и зловещий блеск аметиста на рукоятке моей шпаги, на том самом месте, где ты сейчас сидишь, Шико. – А светильник, что с ним стало? – Он погас. – Сон, любезный мой сын, чистейший сон. |