Книга Джузеппе Бальзамо. Том 1, страница 107 – Александр Дюма

Да, прекрасен был Версаль, особенно когда из всех его ворот скакали курьеры во все державы, когда короли, принцы, дворяне, офицеры, ученые всего цивилизованного мира ступали по его роскошным коврам и драгоценным мозаикам.

Но особенно хорош был он, когда готовился к парадной церемонии, когда благодаря роскошной мебели из хранилищ и праздничному освещению он становился еще волшебное. На самые холодные умы Версаль воздействовал своими чудесами, которые только может породить человеческое воображение и мощь.

Такова была церемония приема посла. Такая же церемония ожидала, в случае представления ко двору, и обычных дворян. Создатель правил этикета Людовик XIV, воздвигавший между людьми непреодолимые барьеры, желал, чтобы посвящение в красоты его королевской жизни внушало избранным такое почтение, чтобы они на всю жизнь сохранили отношение к королевскому дворцу как к храму, в который они были допущены ради того, чтобы обожать коронованного бога, находясь в более или менее непосредственной близости к алтарю.

Итак, Версаль, уже, несомненно, с признаками вырождения, но все еще сверкавший, отворил все двери, зажег все факелы, обнажил все свое великолепие для церемонии представления ко двору госпожи Дю Барри.

Народ – любопытный, голодный, нищий, но – странное дело! – забывший о своей нищете и голоде при виде такой роскоши, – заполонил всю площадь Арм, всю Авеню де Пари. Замок сиял огнями всех своих окон, а его жирандоли издалека походили на звезды, плававшие в золотой пыли.

Король вышел из своих апартаментов ровно в десять. Он был одет наряднее, чем обычно: на нем было больше кружев; одни только пуговицы на его подвязках и туфлях стоили миллион. Г-н де Сартин сообщил ему накануне о заговоре, устроенном завистливыми придворными дамами, на лицо его легла тень озабоченности, он боялся, что увидит в галерее одних лишь придворных-мужчин.

Но он мгновенно успокоился, когда в предназначенном для церемонии представления салоне королевы увидел в облаке кружев и пудры, сверкавшем неисчислимыми брильянтами, сначала трех своих дочерей, затем г-жу де Мирпуа, которая так расшумелась накануне, и, наконец, всех непосед, которые поклялись остаться дома и все были здесь в первых рядах.

Герцог де Ришелье переходил, как генерал, от одной к другой и говорил:

– А! Попались, коварная! Или же:

– Я так и знал, что вы не выдержите!

Или:

– А что я вам говорил обо всех этих заговорах?

– А вы-то сами, герцог? – спрашивали дамы.

– Я представлял свою дочь, графиню д'Эгмон. Посмотрите, Септимании здесь нет – она одна из сдержавших слово, вместе с графиней де Граммон и госпожой де Гемене. Поэтому я совершенно уверен, что завтра отправлюсь в ссылку в пятый раз или в Бастилию – в четвертый. Решительно я больше не участвую в заговорах!

Появился король. Наступила полная тишина; стало слышно, как часы пробили десять; настал торжественный миг.

Его величество был окружен многочисленными придворными. Рядом с ним стояли человек пятьдесят дворян, которые отнюдь не давали клятвы присутствовать на представлении графини ко двору и, возможно, именно по этой причине все были здесь.

Король прежде всего заметил, что в этой блестящей ассамблее не хватало г-жи де Граммон, г-жи де Гемене и г-жи д'Эгмон.

Он подошел к де Шуазелю, который старался казаться совершенно спокойным, но, несмотря на все усилия, сумел изобразить на своем лице лишь деланное безразличие.

– Я не вижу герцогини де Граммон, – сказал король.

– Сир! – отвечал г-н де Шуазель. – Моя сестра нездорова и поручила мне передать вашему величеству уверения в нижайшем почтении.

– Что ж, дело ее, – сказал король и повернулся к де Шуазелю спиной.

Отвернувшись, он оказался лицом к лицу с графом де Гемене.

– А где же графиня де Гемене? – спросил король. – Разве вы не привезли ее, граф?

– Нет, сир. Графиня больна. Когда я за ней заехал, она была в постели.

– Что ж, так, так, так, – сказал король. – А! Вот и маршал! Здравствуйте, герцог!

– Сир!.. – приветствовал его старый придворный, склоняясь с гибкостью молодого человека.

– Вы, как я вижу, здоровы, – сказал король так громко, что его услышали Шуазель и де Гемене.

– Каждый раз, сир, – отвечал герцог де Ришелье, – когда для меня речь идет о счастье видеть ваше величество, я чувствую себя прекрасно.

– Но почему, – спросил король, оглядываясь вокруг, – я не вижу здесь вашу дочь, госпожу д'Эгмон?

Герцог, заметив, что его слушают, с печальным видом ответил:

– Увы, сир, моя бедная дочь чувствует себя несчастной оттого, что не может иметь честь засвидетельствовать вашему величеству свое нижайшее почтение, тем более – в этот вечер, но она нездорова, сир, очень нездорова.

– Ах, вот как? Ну что ж, дело ее, – сказал король. – Нездорова? Госпожа д'Эгмон, обладающая самым крепким здоровьем во всей Франции? Ну что ж, ну что ж!

И король отошел от де Ришелье, как отошел перед этим от де Шуазеля и де Гемене.

Затем он обошел весь салон, осыпав комплиментами г-жу де Мирпуа, – та была чрезвычайно этим довольна.

– Вот цена измены, – сказал маршал ей на ухо, – завтра на вас посыпаются почести, тогда как мы… Я дрожу при одной мысли о том, что нас ждет…

Герцог издал глубокий вздох.

– Но, как мне кажется, и вы в значительной степени предали де Шуазелей, раз находитесь здесь Вы же поклялись…

– За свою дочь, сударыня, за свою бедную Септиманию! И вот она в немилости из-за того, что слишком верна слову…

– Своего отца… – добавила г-жа де Мирпуа. Герцог сделал вид, что не расслышал этих слов, – они могли быть восприняты как эпиграмма.

– Не кажется ли вам, что король обеспокоен? – спросил он.

– На то есть причины.

– Какие?

– Уже четверть одиннадцатого.

– Да, правда, а графини все еще нет. Я вам скажу одну вещь.

– Говорите.

– У меня есть опасение.

– Какое?

– Я опасаюсь, не приключилась ли какая-нибудь неприятность с нашей бедной графиней. Вы-то должны быть осведомлены.

– Почему именно я?

– Да потому, что вы принимали в этом заговоре самое непосредственное участие.

– В таком случае, – доверительно ответила г-жа де Мирпуа, – признаюсь вам, герцог: у меня тоже есть серьезные опасения. Наша приятельница герцогиня – беспощадный противник, наносящий удар даже при отступлении, как парфеняне, а ведь она отступила. Посмотрите, как взволнован де Шуазель, несмотря на желание казаться спокойным. Глядите: ему не сидится на месте, он не сводит взгляда с короля.