Онлайн книга «Ожерелье королевы»
|
— Вы, стало быть, не считаете меня счастливой? — Вам трудно было бы стать счастливой с таким человеком, как Босир. Олива вздохнула. — Да, я отнюдь не счастлива, — сказала она. — Но если вы его не любите, бросьте его. — Нет. — Но почему же? — Потому что если бы я скоро его бросила, я пожалела бы об этом. Пожалела бы о том шуме, который он поднимает вокруг меня. — Я должен был бы догадаться об этом. Вот что значит провести молодость среди людей молчаливых! — Вам известна моя молодость? — Прекрасно известна. — Ах, вы мой дорогой! — смеясь и покачивая головою, с недоверчивым видом произнесла Олива. — Так поговорим же о вашей молодости, мадмуазель Николь? — Что ж, поговорим, но предупреждаю вас, что не подам вам ни одной реплики. — Я не коснусь вашего детства — это время не идет в счет нашей жизни; я начну с вашей юности, с того мгновения, когда вы обнаружили, что Бог вложил в вас сердце для того, чтобы вы любили. — Чтобы я любила кого-то? — Чтобы вы любили Жильбера. При этом имени дрожь пробежала по всему телу молодой женщины, и голубое домино почувствовало, как задрожала ее рука. — Боже мои! Откуда вы это знаете? — спросила она. Внезапно она остановилась, с непостижимым волнением устремив взгляд сквозь маску на голубое домино. Голубое домино промолчало. Олива иди, вернее, Николь вздохнула. — Ах, сударь! — сказала она. — Вы сейчас произнесли имя, которое вызывает у меня столько воспоминаний!.. Так вы знали Жильбера? — Раз я заговорил с вами о нем, значит, я его знал. — Увы! — Славный парень, клянусь честью!.. Вы любили его? — Да, да; вам известны самые страшные тайны, сударь! — вздрогнув, отвечала Олива. — А теперь… Она посмотрела на незнакомца так, словно могла читать по его лицу сквозь маску. — А что с ним сталось теперь? Голубое домино хранило молчание. — Прошу вас, — почти умоляюще настаивала Николь, — скажите мне; что сталось с Жильбером? Вы молчите, вы отворачиваетесь… Быть может, воспоминание о нем оскорбляет вас, удручает? В самом деле: голубое домино не только отвернулось, но и поникло головой, словно груз воспоминании был чересчур тяжел для него. — Когда Жильбер любил мадмуазель де Таверне… — произнесла Олива. — Имена называйте лоташе, — перебило ее голубое домино. — Разве вы не обратили внимание, что я их и вовсе не называю? — Когда он так любил ее, — со вздохом продолжала Олива, — что каждое дерево в Трианоие звало об этой любви… — О! — произнесло голубое домино; мягкое покачивание головы выдавало улыбку, появившуюся под маской. — О вас, о Жильбере и еще об одной особе мне известно все, что может быть известно вам самой, милое дитя мое! — Скажите мне откровенно: что сталось с Жильбером? — Разве вы не слыхали, что он умер? — Да, но… — Так вот: он умер. — Умер? — с недоверчивым видом переспросила Николь. Внезапно она содрогнулась так же, как и в первый раз. — Ради Бога, сударь, — сказала она, — окажите мне услугу! — Две, десять — сколько вам будет угодно, дорогая Николь! — Снимите маску! — Здесь это невозможно. — Вы боитесь, что я вас узнаю! Голубое домино больше не заставило себя упрашивать; оно направилось в темное место, которое указала ему молодая женщина, и, очутившись там и отвязав маску, показало свое лицо Оливе, — та с минуту пожирала его взглядом. — Увы, нет! — топая ногой и вонзая ногти в ладони, сказала она. — Увы, нет, это не Жильбер! — А кто же я? — Не все ли мне равно, раз вы — не он? — С сегодняшнего дня, дорогая Олива, — вы видите, что я оставляю в покое Николь, — с сегодняшнего дня, дорогая Олива, перед вами открывается все ваше будущее — счастливое, богатое, блестящее. — Вы так думаете? — Да, если вы и впрямь решились на все, чтобы с моей помощью достичь цели. — О, на этот счет будьте спокойны! — Только не надо больше вздыхать так, как вы вздохнули сейчас. — Поговорим о том, о чем вам желательно. — Почему вы убежали с Босиром? — Потому что я хотела покинуть Трианон, и должна была бежать с кем-нибудь. Я не могла больше оставаться для Жильбера крайним средством, презираемой заменой. — Десять лет верности из-за гордыни, — заметило голубое домино. — О, как дорого вы заплатили за свое тщеславие! Олива расхохоталась. — Я прекрасно понимаю, над чем вы смеетесь, — серьезно произнес незнакомец. — Вы смеетесь над тем, что человек, который утверждает, будто ему известно все, обвиняет вас в том, что вы десять лет хранили верность, тогда как вы и не подозреваете, что вас можно обвинить в подобной глупости. Боже мой! Раз речь зашла о физической верности, милая девушка, то я знаю, о чем я должен теперь говорить. Да, я знаю, что вы вместе с Босиром были в Португалии, что вы провели там два года, что после этого вы уехали в Индию, уже без Босира, с капитаном фрегата, который прятал вас у себя в каюте и который позабыл вас в Шандернагоре, на материке, когда возвращался в Европу. Я знаю, что у вас было два миллиона рупий на расходы в доме одного набоба, который держал вас за тремя решетками. Я знаю, что вы бежали. Я знаю, наконец, что, разбогатев, — вы унесли с собой два браслета с мелким жемчугом, два брильянта и три крупных рубина, — вы вернулись во Францию, в Брест, и там, при высадке в гавани, ваш злой гений снова привел к вам Босира, и тот едва не упал в обморок, когда узнал в вас, смуглой и исхудавшей, вернувшуюся во Францию бедную изгнанницу! — Но кто же вы такой. Боже милостивый? — произнесла Николь. — Откуда вы все это знаете? — Я знаю, наконец, что Босир увез вас, доказал вам, что он вас любит, продал ваши драгоценности и довел вас до нищеты… Я знаю, что вы его любите, что, во всяком случае, вы так говорите и что, раз любовь является источником всех благ, вы должны быть самой счастливой женщиной в мире. Олива опустила голову, закрыла лицо рукой, и сквозь пальцы этой руки были видны две слезы, скатившиеся из глаз. — И эту женщину, такую гордую и такую счастливую, вы сегодня вечером купили за пятьдесят луидоров! — сказала она. — Вы стоите гораздо дороже, и я докажу вам это. О, не отвечайте мне — ведь вы ничего не понимаете... а кроме того… — прибавил незнакомец, склонившись в сторону от Оливы. |