Онлайн книга «Сорок пять»
|
— Ты всегда голоден, Крильон, — смеясь, сказал король. — Не всегда — ваше величество изволите преувеличивать! Всего три раза в день; а вы, государь? — Я? Раз в год, и то лишь когда получаю добрые вести. — Стало быть, сегодня вы получили добрые вести, государь? — Вестей не было, Крильон. Но ты ведь знаешь пословицу… — «Нет вестей — добрые вести»? Я не доверяю пословицам, ваше величество, а уж этой — в особенности. Вам ничего не сообщают из Наварры? — Ничего. Это доказывает, что там спят. — А из Фландрии? — Ничего. Это доказывает, что там дерутся. — А из Парижа? — Ничего. Это доказывает, что там готовят заговоры. Ну, теперь ступай, мой славный Крильон, ступай! — Клянусь честью, — снова начал Крильон, — раз ужваше величество так голодны, следовало бы пригласить меня к завтраку. — Почему так, Крильон? — Потому что ходят слухи, будто ваше величество питается только воздухом, и я был бы в восторге, получи я возможность сказать: это сущая клевета, король кушает с таким же аппетитом, как и все. — Нет, Крильон, нет, я краснел бы от стыда, если бы на глазах у своих подданных ел с аппетитом, словно простой смертный. Пойми же, Крильон, король должен всегда быть поэтичным, величественным. Сейчас дам тебе пример. Ты помнишь царя Александра? — Какого Александра? — Древнего — Alexander Magnus. [71] Да, верно, ты ведь не знаешь латынь. Так вот, Александр любил купаться на виду у своих солдат, потому что он был красив, отлично сложен и в меру упитан, недаром его сравнивали с Аполлоном. — Вы совершили бы великую ошибку, государь, если б вздумали подражать ему и купаться на виду у своих подданных. Уж очень вы тощи, ваше величество. — Ты все-таки славный парень, Крильон, — заявил Генрих, хлопнув вояку по плечу, — ты хорош своей грубостью — ты мне не льстишь; ты, старый друг, не таков, как мои придворные. — Это потому, что вы не приглашаете меня завтракать, — отпарировал Крильон, добродушно смеясь, и простился с королем, скорее довольный, чем недовольный, ибо милостивый удар по плечу вполне возместил приглашение к завтраку. Как только Крильон ушел, королю подали кушать. Королевский повар превзошел самого себя. Суп из куропаток, заправленный протертыми трюфелями и каштанами, привлек особое внимание короля, начавшего трапезу с отменных устриц. Он подносил ко рту четвертую ложку, когда позади него послышались легкие шаги, и хорошо знакомый голос сердито приказал: — Эй! Прибор! — Шико! — воскликнул король, обернувшись. — Я, собственной персоной. И Шико, во всем верный себе, развалился на стуле и стал брать с блюда самых жирных устриц; он уплетал их, обильно поливая лимонным соком и не говоря ни слова. — Ты здесь, Шико! Ты вернулся! — повторял Генрих. Шико указал на свой битком набитый рот и, воспользовавшись изумлением короля, придвинул к себе похлебку из куропаток. — Стой, Шико, это блюдо только для меня! — вскричал Генрих. Шико братски поделился со своим повелителем — уступил ему половину. Затем он налил себе вина, от похлебки перешел к паштету из тунца, от тунца — к фаршированным ракам, для очистки совести запил все это королевским бульоном — и, глубоко вздохнув, сказал: — Теперь я не голоден! — Черт возьми! Надо надеяться, Шико! — Ну здравствуй, возлюбленный мой король. Как поживаешь? Сегодня у тебя очень бодрый вид. — В самом деле, сегодня утром я превосходно себя чувствую. — Тем лучше, король мой, тем лучше. Но… тысяча чертей! Не может быть, чтобы завтрак на этом кончился, — у тебя, наверно, есть сласти? — Вот вишневое варенье, сваренное монмартрскими монахинями. — Оно слишком сладко. — Орехи, начиненные изюмом. — Фи! Из ягод не вынули косточки. — Ты всем недоволен, брюзга! — Честное слово! Все мельчает, даже кулинарное искусство, и при дворе живут все хуже и хуже. — Неужто при Наваррском дворе лучше? — спросил, смеясь, Генрих. — Эхе-хе! Может статься! — В таком случае, там, наверно, произошли большие перемены! — Вот уж что верно, то верно, Анрике. — Расскажи мне наконец о твоем путешествии — это меня развлечет! — С величайшим удовольствием, для этого я и пришел. С чего прикажешь начать? — С самого начала. Как ты доехал? — Это была чудесная прогулка. — И никаких неприятностей? — У меня-то? Путешествие было сказочное! — Никаких опасных встреч? — Да что ты! Разве кто-нибудь посмел бы косо взглянуть на посла его всехристианнейшего величества? Ты, сын мой, клевещешь на своих подданных. — Я задал этот вопрос, — пояснил король, польщенный тем, что в его государстве царит полнейшее спокойствие, — так как, не имея официального поручения, ты мог подвергнуться опасности. — Повторяю, Анрике, у тебя самое очаровательное государство в мире: путешествующих там кормят даром, дают им приют из любви к ближнему и путь их усыпан цветами. — Да, Да, полиция у меня хорошо работает. — Великолепно! В этом ей нужно отдать справедливость! — А дорога безопасна? — Так же, как та, что ведет в рай: встречаешь одних только херувимчиков, в своих песнопениях славящих короля. — Видно, Шико, мы возвращаемся к Виргилию. — К какому из его сочинений? — К «Буколикам». [72] — А почему пахарям такое предпочтение, сын мой? — Потому что в городах — увы! — дело обстоит иначе. — Ты прав, Генрих, города — средоточие разврата. — Сам посуди: ты беспрепятственно проехал пятьсот лье… |