«В общем, почти все они так себя ведут, когда им говорят про это, – подумала Катя. – Реакция свидетеля... Только у каждого что-то свое на уме и в глазах тоже».
– Что здесь произошло?
– Убийство.
– Я... я понял... но как?
– Ваш друг... он же ваш близкий друг?
– Да, но...
– Он находился тут один в обеденный перерыв.
– А она... Верка?
– Ваш бухгалтер? Она отпросилась домой ненадолго. И в это время кто-то вошел в ваш похоронный офис и нанес гражданину Ковнацкому удар острым колюще-режущим предметом.
– А вы кто такой?
– Я следователь, ведущий это дело. – Следователь Чалов, стоявший у окна (разговор этот происходил в кабинете Платона Ковнацкого), вернулся за стол в кожаное кресло потерпевшего, а на столе уже протоколы готовы. – Присядьте, в ногах правды нет.
Прозвище Гермес (кто, интересно, так назвал Ивана Шурупова – изумилась Катя) свидетелю не шло. Этому высокому широкоплечему блондину с искусственным загаром скорее бы подошло что-то из нордической тематики. Но фамилия Шурупов звучала слишком простецки и так не вязалась с этой холеной гладковыбритой физиономией с крупным носом безупречной формы и голубыми глазами.
– Я могу его увидеть? – спросил Гермес.
– В морге на опознании. У меня к вам просьба – позвоните его матери, она ведь в отъезде. – Следователь Чалов, как заметила Катя, не спешил брать шариковую ручку.
– У нее свадебное путешествие. Я... с ней мне разговаривать трудно. Если хотите, я позвоню ее мужу.
– Гражданину Глотову? – Чалов кивнул. – Пожалуйста.
– Что, прямо сейчас?
– Угу, – следователь Чалов снова поощрительно и вежливо кивнул.
И разговор этот по телефону, длившийся всего, наверное, минуты три, Катя запомнила. Во-первых, Гермес просто сказал в телефон: «Привет, это я». Потом, видимо перебивая: «Он мертв, его убили». Следующим логическим вопросом должно было бы стать «Откуда я знаю кто?», но такового восклицания не последовало. «Скажи ей сам, и... вам надо вернуться».
Вот и весь разговор. И если учесть, что гражданин Глотов просто охранник здешний (ну да, он теперь ведь и муж), а Гермес – здешний менеджер-консультант... что-то уж слишком по-родственному они тут все общаются. И это злое замечание кассирши Усковой о том, что «он с ним путался», и это пренебрежительное «Верка» Гермеса...
Катя, сидя на кожаном диване у стола, решила ждать развития событий.
– Вы давно уже вместе? – словно само собой разумеющееся, спросил следователь Чалов.
– Два года, – ответил Гермес Шурупов.
– А где познакомились?
– На концерте Михаила Плетнева.
– Понятно. К счастью, вы давно совершеннолетний... Живете вместе?
– Жили вместе. Он всегда был добр ко мне и великодушен.
– А бизнес как вели – совместно?
– Он вел бизнес совместно с матерью, а я... ну кое-что он мне дал, признаю. Теперь что же, меня станете подозревать?
– Мы все версии отрабатываем, хотя легче, разумеется, одну. Но таковы правила, таковы мои правила, я все проверяю. Кстати, есть у вас алиби?
– Я не понимаю...
– Я спрашиваю – есть у вас алиби? Где вы находились в момент убийства?
– То есть в обеденный перерыв? Я... я обедал в кафе.
– Вы же занимались организацией похорон?
– С утра я ездил к заказчикам, забрал у них вещи для морга и оформлял катафалк, кладбище, бумаги на могилу...
– А с 13 до 14 часов?
– Я же сказал, я обедал в кафе.
– В каком?
– Ну я не сидел, я подъехал... «Макдоналдс» тут недалеко совсем, на шоссе.
– Тут недалеко?
– Но там вечная пробка...
– Ах да, пробка... пробки – это всегда проблемы. – Чалов смотрел на Гермеса. – Там ведь и ребят немало ошивается вокруг «Макдоналдса»... «И себя и любовь мою поручаю тебе, прошу о малом, если сам ты когда-нибудь пленялся чем-нибудь незапятнанным и чистым, соблюди юнца невинность!» Катулл, римский поэт, и пробки... миссия выполнима, а? Я вас спрашиваю.
– Да вы что, я никогда... и он тоже, Платоша... мы никогда не...
– Да ладно краснеть-то, чай, не девицы, – Чалов покосился на Катю.
И ей... внезапно ей захотелось уйти. Методы допросов, конечно, разные, но это...
– Там ведь камеры наблюдения у «Макдоналдса», техника, так что проверить, заезжали ли вы туда за парой чизбургеров, нетрудно. Это у вас тут камер нет.
– Мы хотели установить, но это дорого. И потом, у нас охранник.
– Глотов? У него алиби покруче вашего.
– Но почему вы считаете, что убийство связано именно с нами?
– А вы считаете по-другому? Вы имеете какие-то догадки, подозрения?
– Я не знаю. В воскресенье была свадьба его матери, и все шло хорошо. Но где-то часов в одиннадцать мне позвонили... в общем, это по поводу одной смерти, но я сразу понял, что заказ сорвался. Один человек повесился тут в городе, в квартире. Может быть, вы знаете этот случай?
– Продолжайте.
– Так вот фамилия самоубийцы – Гаврилов. Он приезжал сюда к Платону на прошлой неделе. Я как раз вернулся из Москвы, гляжу, у Верки нашей вид какой-то надутый, я хотел пройти к Платону в кабинет, а она мне – нельзя, у него посетитель. А сама злющая – это потому, что подслушать не удалось, любопытство насытить. Плевать мне на ее запреты, поэтому я пошел к двери и хотел открыть, постучался. А они там заперлись, представляете? Чтобы Платон от меня с каким-то типом запирался? Минут через двадцать этот, видно, собрался уходить, и они открыли дверь. И я его рассмотрел – упакованный весь из себя мужичок, галстук от Армани, ботиночки от Гуччи. Но выглядел он плохо – краше в гроб кладут, весь какой-то землистый. Когда он ушел, я у Платона спросил: это кто ж такой? В чем, собственно, дело? А он похлопал меня по плечу – да брось ты, мол, пузырить, это Валька Гаврилов. Я тогда прямо спросил: твой бывший, что ли? А он – нет, это не мой бывший, просто когда-то мы с ним проходили по уголовному делу как свидетели. Согласись, говорит, такое не забывается.
– Он сказал, что они проходили свидетелями по делу? – спросил Чалов.
– Так и сказал. А в воскресенье тут все ходуном ходило, свадьбу справляли мадам Ковнацкой. А мне звонок от нашего внештатного похоронного агента – вызов «Скорой» на квартиру – самоубийство, повешение. Потом уже отбой – мол, не пробиться, и тут я узнаю: повесился тот тип, что приезжал. И когда я сказал об этом Платоше, вы не представляете, что с ним стало. Особенно когда он про повешение услышал. Он потом всю свадьбу, весь банкет в ресторане – мрачнее тучи, мамаша даже его обиделась, по-моему, что он такой смурной.
