Книга Отель последней надежды, страница 53 – Татьяна Устинова

— Ваши родители живут в Хельсинки, насколько мне известно?

— Да.

— Ваш отчим — крупный менеджер и вообще человек состоятельный?

Надежда посмотрела на Уолша.

— Господин полковник, у моего отчима двое взрослых детей. Я понятия не имею о его состоянии, потому что не имею к нему никакого отношения!

— Тем не менее ваш отчим завещал все свое состояние двум своим детям и вам. В случае его смерти вы получите хорошее наследство.

— Что?! — вскричала Надежда, позабыв о пугале и том гадком, что виделось ей, когда она думала о том, кто мог забраться в ее квартиру. — Какое еще наследство?! С чего вы взяли?!

— Я профессионал, — произнес Уолш равнодушно. — Я хорошо знаю свое дело, и на меня работает целая служба! Мы все выяснили. Вы хотите сказать, что не знали о том, что ваш отчим внес вас в завещание?

— Господи, какое еще завещание?! — пробормотала Надежда. — Он что, с ума сошел?! Или это мама его заставила?!

— Ваша мать может заставить вашего отчима делать то, что она скажет?

— Отстаньте от меня, — ожесточенно выговорила Надежда. — Да что такое творится?! Все из-за вашего дурака президента! Если бы ему не пришла в голову фантазия переться в Питер, ничего и не произошло бы! Все началось с этого визита!..

— Прошу вас соблюдать приличия. В моем присутствии следует уважительно отзываться о президенте Соединенных Штатов.

— Идите вы к черту с вашим президентом! Я должна срочно позвонить Ристо и дать ему по шее! Или маме!

— Посылать президента к черту строго запрещено.

— Да что вы ко мне привязались с вашим президентом! У вас в голове только одна мысль — уволить меня с работы! Потому что я внушаю вам опасения!

— Тем не менее позвонили вы именно мне, — вдруг сказал Уолш. — Почему?

— Мне больше некому звонить, — огрызнулась Надежда. — Мама и Ристо в Хельсинки, а больше у меня никого нет, кроме Лидочки! И еще Марья Максимовна, но она мне даже дверь не открыла! Где моя сумка?! Вы не видели? Там телефон! Или нет? Я забыла, куда дела телефон!

— Там, — Уолш кивнул в сторону коридора. — Наверное, вам лучше не звонить. Сейчас четвертый час утра, и, должно быть, ваши родители спят.

Надежда вдруг опустилась на стул, закрыла лицо руками и зарыдала. Впрочем, рыдала она недолго, вскоре поднялась и молча ушла на кухню.

Да, подумал Уолш. Все началось с этого чертова президентского визита.

Меня бросила жена, а эту женщину бросил муж. Это не имеет никакого отношения к делу, но так уж получилось, что мы встретились в Санкт-Петербурге, и непонятно, что делать дальше. Самое лучшее — не придавать никакого значения тому, что встретились, и тому, что ее бросил муж, а меня жена, почти одновременно!

Но что делать, если не получается?..

Слишком много обстоятельств сошлось в одной точке — визит, странное поведение некоторых сотрудников, информация спецслужб о том, что готовится некий заговор, пистолет на складе, хуже не придумаешь!.. И эта женщина, которая все время находится в эпицентре странных событий?

Она вдруг вышла из кухни и спросила:

— Почему вы мокрый?

— У моей машины спустило колесо, и мне пришлось идти пешком, довольно далеко.

— Хотите переодеться?

Он вдруг засмеялся.

— В изрезанные шорты вашего мужа?! Нет, благодарю вас!

— У меня есть целые, — пробормотала Надежда, и вдруг глаза у нее стали круглыми, как у вороны.

Она помолчала, вспоминая, а потом быстро заговорила, глядя в одну точку:

— Да, да, да!.. Я ей рассказывала про одежду и про фотографии! И я сказала, что одежда была вся изрезана, а фотографии порваны! Но я ни слова не говорила о том, что на фотографиях вырезаны глаза! А она сказала, что Павел ни за что не стал бы резать собственные фотографии! Но ведь я ничего не говорила о том, что их кто-то резал! Откуда она узнала?! Она не могла этого узнать!

— Кто она? — мягко спросил Дэн Уолш.

— Марья Максимовна, соседка! Я ей рассказывала про то, что мы нашли в моей квартире, и она меня ругала, что я рассказала вам про мужа! И я сказала, что одежда была вся изрезана, а фотографии порваны!.. Но я ей не говорила, что на фотографиях вырезаны глаза!..

— Она могла просто оговориться, Надя.

Надежда моргнула, и выражение лица у нее стало более осмысленным.

— Да, — согласилась она. — Вполне могла. У-уф, слава богу! А я уж подумала, что… Ну, ладно неважно.

Она оглядела Уолша и спросила:

— Хотите, я вам хоть полотенце дам? Вы, наверное, замерзли.

— Это ерунда.

Она помолчала, а потом спросила:

— А можно это пугало куда-нибудь выбросить? Я не могу, когда оно здесь!..

— Нет, — твердо сказал Уолш. — Нельзя. Я заберу его с собой, когда поеду, если хотите.

— Хочу. А вы хотите макарон?

— Что?

Она улыбнулась.

— Так по-русски называется паста. Хотите? С сыром или с кетчупом?

— Хочу, — признался Уолш, и она опять скрылась на кухне.

Он еще раз обошел комнату и вернулся в коридор, чтобы осмотреть входную дверь.

Дверь открывали ключами, это ясно. Окна?.. Нет, ерунда. Залезть невозможно, и балконов никаких нет, чтобы проникнуть из соседней квартиры. Что остается?

Остается человек, у которого есть ключи от ее дома, следовательно, только муж, и больше никто! Вряд ли ее мать и отчим станут баловаться подобными страшилками.

И главный вопрос — зачем?! Зачем?!

Дэн Уолш вдоль и поперек изучил биографию Надежды Звонаревой и теперь знал ее лучше биографии президента, на которого работал полжизни. В этой биографии не было решительно ничего, за что можно было бы зацепиться и распутать весь клубок дурацких историй, связанных с ней!..

Из биографии явствовало, что Надежда чиста, понятна и ни к чему не может быть причастна. В начале послужного списка присутствовал какой-то подозрительны банк, но у всех русских в начале карьеры присутствует нечто подозрительное, это Уолш знал совершенно точно! Кажется, даже у их президента. Никто ведь толком не знает, чем именно он занимался в КГБ! А в свое время это было могущественное ведомство!

Поначалу полковник решил было, что Надежда может привести его к разгадке тайны, которой он занимался, но вскоре убедился, что не может! Она не имела к тайне никакого отношения, он мог поклясться в этом на Библии. То, что происходило вокруг нее, он был в этом уверен, следствие каких-то сугубо личных событий, может быть, за исключением пистолета.