Книга Зимний дом, страница 27 – Джудит Леннокс

— Жду вас. — Девушка куталась в зеленое бархатное пальто, на концах ее ресниц дрожали капли влаги, напоминавшие жемчужинки.

Джо отпер дверь и впустил Робин. В квартире было лишь немногим теплее, чем на улице. Казалось, сырость просачивалась сквозь пол, а камин не топили вообще. Джо начал комкать старые газеты и подкладывать растопку.

— Где Фрэнсис?

— Бегает по делам… Чертовски обидно, — добавил он. — Мы сидим без работы. Хотя время довольно удачное — Рождество и все прочее…

Джо собирался поделиться своими страхами, что этот застой надолго, что он как-то связан с октябрьской катастрофой на нью-йоркском рынке ценных бумаг, но посмотрел на Робин и понял, что девушка его не слушает.

— Джо, я хотела предупредить, что уезжаю домой, — сказала она. — Брат заболел.

— Мне очень жаль. Что-нибудь серьезное?

Она покачала головой:

— Бронхит. Хью болеет им каждую зиму. Мать вечно боится, что он перейдет в воспаление легких. Я подумала, что нужно сообщить, чтобы вы знали и не волновались, будто я исчезла…

Она осеклась и пошла к двери.

— Но я уезжаю только на неделю-полторы, — вдруг решительно добавила Робин. — Так что не думай, будто я не вернусь.

Она закрыла за собой дверь. Джо, подкладывавший уголь в камин, невольно улыбнулся.

В Болотах стояла промозглая погода, необычная для середины декабря. Дождь капал с каждой ветки, с каждого листа; земля стала серовато-коричневой и напоминала цвет военной формы.

Робин привезла Хью из Лондона две модные пластинки. Они стоили большую часть ее недельного жалованья, но для удовольствия брата ей ничего не было жалко. В зимнем доме она закутала Хью в одеяла, растопила камин и одна танцевала под звуки «Ты — сливки в моем кофе» и «На цыпочках через тюльпаны». А в самом конце, трижды запутавшись в собственных ногах, упала на пол и засмеялась:

— Это галоши виноваты!

Она сбросила ботинки, протянула ноги к огню и с облегчением убедилась, что Хью тоже улыбается.

— Хью, мама ужасно волнуется за тебя. Она написала мне письмо.

Он скорчил гримасу.

— Знаю. Напрасно она суетится. Тем более, — с улыбкой добавил он, — что болезнь на несколько недель избавит меня от этих маленьких чудовищ.

Весь последний год Хью преподавал в той же школе, что и Ричард Саммерхейс.

— Значит, эта работа тебе приелась?

Он покачал головой:

— Да нет. Вообще-то дети — славные создания. Мне с ними хорошо. А как ты, Роб? Как твоя работа? Что творится в нашем старом добром Лондоне?

Робин помрачнела:

— Работа отвратительная, Хью. Я подумывала бросить ее, но сейчас трудно найти что-нибудь другое. Только не рассказывай маме и папе, ладно? Они наверняка скажут: «Мы же тебе говорили!» Но Лондон… Лондон — это просто чудо!

А потом она неохотно рассказала ему о Фрэнсисе.

— Он такой забавный… А его мать живет в потрясающем доме с «норами священников», бельведерами и прочими странными вещами. Там… Хью, это волшебное место. Совсем не похожее на противный старый Кембриджшир, — мстительно добавила она. — Вивьен ужасно красивая, никогда не переживает из-за Фрэнсиса и не мешает ему жить так, как хочется. А он… Он такой неожиданный. Только часто уезжает на несколько недель, и я не понятия не имею, где он и не забыл ли о моем существовании.

— Ты любишь его, Роб?

Она уставилась на Хью и вдруг рассмеялась.

— Вот еще выдумал! Ты знаешь, что я не верю во всю эту муру.

И тут голос Фрэнсиса шепнул ей на ухо: «Робин, ты могла бы полюбить меня? Хотя бы немножко?»

— В любовь нельзя верить. Это не привидения, не чудодейственные снадобья, — мягко сказал Хью. — Она или есть, или ее нет.

Не находя себе места, Робин встала, подошла к окну и посмотрела на реку.

— А ты, Хью? Ты когда-нибудь любил?

— Кого здесь любить, Робин? — отшутился он. — Уток? Угрей? Рыбу в реке?

Она снова засмеялась, положила подбородок на руку и всмотрелась в полумрак. Из тумана и сырости возникла чья-то фигура.

— Элен! — воскликнула Робин.

Элен встретили с распростертыми объятиями и поцелуями.

— Робин, Дейзи сказала, что ты вернулась, поэтому я взяла старый папин велосипед и приехала. — Влажные от тумана волосы Элен цвета меда были собраны в конский хвост. — Я ужасно рада видеть тебя — как в старые времена.

— Элен, ты не была у нас несколько недель, — пожаловался Хью.

Лицо Элен стало виноватым.

— Папа неважно себя чувствовал, а у меня накопилось много шитья. Я взяла несколько заказов, чтобы не сидеть без дела. Я подумала, раз я люблю шить, а магазины отсюда далеко… Решила, что кое-кто из местных дам…

— Пожалуй, так ты скоро переберешься в Париж.

Элен вспыхнула:

— Это было бы чудесно, правда? Понимаешь, я слегка приуныла и сказала папе, что хочу поискать работу в одном из ателье Кембриджа или Эли, но папа сказал, что это никуда не годится, потому что люди нашего круга в таких местах не работают. Тогда у меня возникла мысль — почему бы мне не шить на дому? И тут папа сказал, что так будет намного лучше.

Робин хотела что-то сказать, но ее опередил Хью:

— По-моему, это здорово. Просто замечательно. Я уверен, что тебя ждет потрясающий успех.

Элен засветилась от счастья.

— Робин… Хью… Вы уже были у Майи?

— Еще до моей болезни ма приглашала Майю на чай, но она не смогла приехать.

— По-моему, она несчастна.

Робин уставилась на Элен:

— Несчастна? Майя? В таком доме, с таким мужем? Что ты, Элен, Майя на седьмом небе!

Элен почувствовала неловкость.

— Ну… Может быть. Но когда несколько недель назад мы с папой были в Кембридже, я зашла к Майе и увидела, что она… Изменилась. Ты знаешь, как она может выглядеть. Уверенной в себе и сияющей.

Хью сказал:

— Элен, милая, Майя не может не сиять. Такая уж она уродилась.

Робин вспомнила, когда она в последний раз видела Майю. Огромный, уродливый, псевдоаристократический дом. Ее самодовольный, похожий на лису муж, ясно давший понять, что ему не о чем разговаривать с подругами жены. Хвастливое удовольствие Майи от ее нынешнего положения.

Хью снова завел граммофон. Забыв о Майе, Робин подхватила Элен и закружила ее по комнате.

— Роб, в смысле танцев ты безнадежна! — простонал следивший за ними Хью. — Бедняжка Элен… Пожалуйста, доставь мне удовольствие.

Он обнял Элен и повел ее в танце. Домик наполнился музыкой; свет, пробивавшийся через окно, озарял темный пруд, заросший камышом. Но в середине песни Хью покраснел, покрылся испариной и закашлялся. Тут дверь распахнулась и вошла Дейзи.