Книга Великолепный век. Роксолана и Султан, страница 58 – Наталья Павлищева

Роксолана задумалась. Она вспомнила, что Сулейман не раз пытался завести с ней какой-то разговор, но не решался. Султан терпимо относился к любой вере, это завет предков еще с Мехмеда Фатиха – походами на неверных ходить, где бы те ни были, но в Стамбуле верить своим богам не запрещалось. Равенство вер – такого не было даже в просвещенной Европе.

Но это равенство касалось просто улиц Стамбула, в собственном гареме все должны быть правоверными. А уж жены и наложницы тем более.

Гяурка… как же она об этом не подумала?! Роксолана слишком быстро стала икбал, ей объясняли премудрости Корана, но никто не удосужился потребовать принять ислам. А она сама и не думала об этом, даже формулы привычные, поминая Аллаха, применяла, но просто потому, что таковые вокруг слышала, не поминать же Иисуса по-турецки!

Кого может родить гяурка? Только шайтана. Болтливые языки правы, для них все так. А Сулейман молчал, словно боялся коснуться запретной темы… Уважал ее веру? Когда шла к нему, крестик всегда снимала, но он ни на чем не настаивал. Сердце затопила волна благодарности.

А как остальные, как валиде? У его сына любимая наложница – гяурка. Как тут не возненавидеть?

Зейнаб, видя, что госпожа размышляет, поспешила подлить масла в огонь:

– А дети твои непременно правоверными будут.

Дети… ребенок, которого она носит… Он будет правоверным, такова непременная воля его отца, в этом ничего не изменишь.

Неужели и ей менять веру?

Если и могла Роксолана это сделать, то только ради двух человек на свете – того, что сейчас осаждал крепость Родоса, и того, что требовательно толкался ножками в животе, напоминая, что скоро появится на свет.

Гяурка может родить только шайтана… Нет, она не обрушит на новорожденного сына такую ношу – быть сыном гяурки. У нее отняли все – дом, родину, язык, имя, свободу, осталась только вера. И это последнее она отдаст сама ради будущих детей. Если нужно для детей, она отдаст душу, сменить веру это и означало.

– Я готова принять ислам.

– Ты хорошо подумала? – вдруг испугалась содеянного Зейнаб.

– Да.

– Аллах справедлив к тем, кто его почитает.

– Не стоит больше, мне преподавали основы веры, читали Коран.

Роксолана подняла указательный палец вверх и произнесла положенные слова. Так просто, сказать несколько слов, и ты мусульманка! Правоверная, а была православная…

Имам, проводивший незаметную церемонию, был очень доволен. Гяурка стала правоверной – разве можно этому не радоваться, если вспомнить, что в круглом животе этой женщины, возможно, будущий шах-заде, а она сама – любимая икбал Повелителя.

Хафса удивилась такому решению Хуррем, а еще больше тому, что женщина все сделала тихо, без привлечения внимания. Хорошо, что стала правоверной, меньше будет бед, но любви со стороны валиде это Роксолане не прибавило.

– Вот теперь я только Хуррем, даже Роксоланой зваться не могу. Роксолана была православной, гяуркой, а Хуррем правоверная мусульманка.

Она написала султану, осторожно сообщив о своем переходе в его веру.

Сулейман наблюдал, как день за днем бесконечно штурмуют неприступные стены крепости его воины. Все бесполезно, госпитальеры стояли крепко. Оставалась осада…

– Повелитель, прибыли письма из Стамбула.

Ибрагим знал, какое первым раскроет султан, а потому даже отошел в сторону. Душа грека еще болела, за то короткое время, что они пробыли в Стамбуле, Ибрагим сделал все, чтобы не встречаться с Роксоланой. Это удалось, под видом опасений за здоровье женщин, он вовсе не показался в гареме дальше входной двери, Роксолана не ходила по коридорам просто так. Они не увиделись, но каждый чувствовал незримое и опасное присутствие другого.

Ибрагим избегал встречи с беременной возлюбленной султана, не пришло еще время. Пусть родит, все еще впереди, грек остро чувствовал, что все впереди – захватывающая битва за эту женщину, нет, не с султаном, а с ней самой. Ибрагиму, как и Сулейману, не нужны покорные, такие способны только дарить ночные ласки, часто притворные, а потому быстро надоедающие. Нет, Ибрагиму нужна женщина, ради которой нужно рисковать самой жизнью, которая не сдастся просто так, которая запретна, а потому особенно желанна.

Он уже и сам не понимал, что больше движет его душой – вспыхнувшая той ночью страсть к этой зеленоглазой малышке или теперь уже желание обладать недоступным и смертельно опасным плодом? Разум твердил: остановись, стоит ли ради женщины, даже самой необычной, рисковать жизнью? Султан не простит, даже чуть заподозрив. И этот же разум весело отвечал: к чему жизнь, если в ней нет риска?

О том, что вместе с собой может погубить ни в чем не повинную женщину, не думалось. При чем здесь женщина? Ах да, именно ею он желал обладать, сломав ее же волю! Но она просто вещь, а сопротивление, как и опасность, всего лишь добавляет вещи цену.

Вот в этом была между ними разница – Повелитель, тот, кому, как вещь, принадлежала Роксолана, считал ее человеком, уважал и не брал по праву сильного, а завоевывал любовью. А его раб желал взять именно так – одолев и даже сломав, если понадобится.

Их столкновение впереди, но пока об этом не знали ни он, ни она. Ибрагим с султаном осаждали Родосскую крепость, а Роксолана готовилась родить сына.

Сулейман оценил жертву, которую принесла ему и будущим детям Роксолана, ответил трогательным письмом, объясняясь в любви и твердя о верности навеки.

Верность у султана, имеющего полный гарем красавиц и возможность взять почти любую женщину половины мира? Но Роксолане почему-то верилось в эту верность. Душа верила. Она даже усмехнулась про себя: она сменила веру в Иисуса не на веру в пророка Мухаммеда, а на веру в султана Сулеймана. Он ее единственная защита и опора в этом страшном и жестоком мире.

Но тотчас она поняла и другое – для будущих детей такой защитой будет прежде всего она сама. Это означало, что она должна стать сильной, настолько сильной, чтобы никто не посмел даже подумать о нанесении вреда ее детям.

Удивительно, одна из наложниц, еще не родившая, была столь уверена, что у нее будет много детей от султана, которых придется защищать и оберегать. А ради чего еще жить? Любовь мужчины преходяща, а вот дети – это навсегда. И не ради трона, который может и не достаться, а просто потому что есть, потому что дарованы Господом, потому что твои.

– Ай! – Хуррем невольно присела. К ней кинулись служанки:

– Что, госпожа?!

– Кажется, началось…

– Зейнаб! Зейнаб! Скорее! – вокруг засуетились, забегали, подхватили под руки, повели к ложу.

Госпожа рожает! Вах!

– Я Аллах! Помоги ей, Господи!

В отличие от суетливых слуг и повитух двое были совершенно спокойны – Зейнаб и сама Роксолана.

– Зейнаб, неужели я рожаю?