Онлайн книга «Последнее лето»
|
Гаврилов отпустил своего лихача, чрезвычайно погрустневшего оттого, что хваленую лихость так и не удалось показать во всей красе, и приблизился к пролетке. Оттуда выглянула женщина, спросила взволнованно: – Это вы? – Да, я, Гаврилов, – отозвался он. – Ах, господин Гаврилов, я уже начала беспокоиться, – всплеснула руками женщина. – Ничего, все будет хорошо. Одну минутку еще подождите, прошу вас. Оскальзываясь на небольшом откосе, нарочно сделанном на мостовой для стока дождевых вод, он свернул в проулок и приблизился к неприметному дому под тусклым керосиновым фонарем. Здесь, на Рождественской, электрическое освещение провели только по самой середине улицы, на проулки-закоулки пока не хватило средств у городской казны, к тому же владельцы некоторых заведений сами противились яркому освещению: их посетителей вполне устраивал мрак, а то и полная тьма. Гаврилов вгляделся в слабо различимую вывеску и прочел: «Попугай!» Против воли улыбнулся. Экое словцо замечательное! Поди угадай, что это – название болтливой птицы или призыв покуражиться, нагнать на кого-то страху? Ну, поскольку восклицательный знак, стало быть, именно глагол в повелительном наклонении. Еще было слово, которое Гаврилов очень любил, – «нежить». Не поймешь, глагол или существительное? Если глагол – он розовенький такой, безобидный. Если существительное – сплошная чернота и мрак. Гаврилов взошел на крыльцо и толкнул дверь. Сидевший у входа привратник с готовностью вскочил, вгляделся в Гаврилова: – Изволите пройти, ваше сиятельство? Шляпочку вашу позвольте? И – чуть слышным шепотом: – Здесь он. Давно, уже с полчаса. Играет. Привратник был свой, из боевиков товарища Виктора – теперь оставшийся без командира, но еще не знавший об этом. Гаврилов, впрочем, о случившемся промолчал. Не до причитаний по Виктору сейчас! – Одну минуту, – громко сказал Гаврилов. – Я с дамой. Сейчас схожу за ней и вернусь. Прикажите, чтобы нам накрыли в отдельном кабинете. – Прошка! – позвал привратник. – Господа кабинетик просят! Приготовь! – Ладно! – отозвался выглянувший из зала «человек» [48] в несвежем переднике, повязанном под грудью. Сразу было видно, что «Попугай!» – трактиришко третьего разряда. Да ладно, не жить ведь здесь, а только дело сделать! Гаврилов вернулся к пролетке, заплатил извозчику и помог выйти стройной даме в сером, изрядно помявшемся, но все-таки весьма элегантном туалете. «Ясно-ясно, куда и зачем пошли», – подумал, глядя на парочку, извозчик, который очень хорошо знал ночные нравы Рождественской улицы. «Наверняка мужик решил, что мы тут блудодействовать станем, – усмехнулся проницательный Гаврилов. – Ну и дурак, есть дела поважнее!» – Я правильно поняла связного – что-то случилось? – спросила Инна Фламандская, ибо дамой в сером была она. Гаврилов подумал – сказать ей про Бориску? Да нет, не стоит, реакцию женщины предсказать невозможно. Потом. – Есть свои сложности, – сказал он. – Я еду с вами в Москву, будет время поговорить позднее. Кстати, меня зовут Данила Ильич. – Да? – Она повернула к нему точеный профиль. – Приятно познакомиться, Данила Ильич. Неужели дела настолько плохи? – Потом, все потом, – отмахнулся Гаврилов. – Прошу вас сюда. – Попугай? – удивилась, глянув на вывеску, Инна. – А почему с восклицательным знаком? Гаврилов только ухмыльнулся: сразу видно, цветок сей рос не на родной почве! Их через накуренный зал провели в чистенький кабинет. Идя через зал, Инна часто дышала – не по нраву, видать, амбре пришлось! – а войдя в кабинет, воскликнула со смешком: – Ой, какой маленький диванчик! «Да ведь я тебя сюда не для того привел!» – едва не вскрикнул Гаврилов, однако сумел сдержать шквал раздражения. – Помню, – мечтательно пробормотала Инна, – в «Дононе» мне приводили двух красавцев из цыганского хора. Вот там был диван так диван, мы легко умещались на нем втроем… «Кто про что, а курица про просо», – философски рассудил Гаврилов и сдержанно сказал: – К сожалению, у нас не очень много времени до поезда. Поэтому тянуть не будем. Я пока выйду в игорный зал, а вы закажите что-нибудь на ужин себе и мне. Мне что полегче, пожарскую котлету, что ли, огурцы парниковые и пирожное, а себе что будет угодно. – Полегче? – изумленно воззрилась на него Инна. – Это вы называете – полегче? На ночь? А еще доктор! – Ничего, это самое легкое из здешнего меню. Я ведь мог попросить запеченный окорок – здешнее особенное блюдо, пальчики оближешь! – усмехнулся Гаврилов, выходя, и пожалел, что нельзя держать с кем-нибудь пари на то, что закажет себе Инна. Вообще, он был по натуре игрок и поэтому с удовольствием прошел в зал, где стояли зеленые столы. Конечно, той священной тишины, которую можно наблюдать в серьезных клубах, здесь он не застал. Потные лица, дым сизыми слоями, тяжелое дыхание, крутой перебор словес… И этот божественный звук – шелест карт и магические заклинания: – Сдавайте… ваша карта… туз… каре… ставки сделаны… биты… делайте ставки, господа! Гаврилов с трудом отвел взгляд от стола и пробежал глазами по лицам играющих. Того, кто был ему нужен, не нашел и перебрался в другой угол зала, где играли в вист. Здесь в ходу была уже другая лексика: – Полвиста! Мизер! Распасовка! Прорез! Девятерик! А вы потише, что это вам, детский трельяж, что ли… Ага, вот он. Гаврилов несколько мгновений смотрел на молодого, очень бледного человека с моноклем в глазу, который задумчиво приложил палец к губам, посмотрел в свои карты и решительно сказал: – Прикупаю! – А я пас, – сказал другой. – Ну так ложись, – велел вистующий, и игрок открыл карты. Молодой человек снова задумчиво прижал палец к губам… Гаврилов понаблюдал еще некоторое время и вышел. |