Онлайн книга «Харбинский экспресс»
Комиссар его не перебивал. Когда Павел Романович закончил, спросил: — Вы врач? — Врач. — Что вы заканчивали? — Московский факультет. — А почему в таком случае… Впрочем, неважно. Но я не понимаю, отчего вы так переживаете? Ведь завтрашний день у вас всех — последний. — Пусть так. Все одно ни к чему лишние пытки. — Вы полагаете смерть на колу менее мучительной? — промурлыкал комиссар. — Это будет завтра. — Ага. Надеетесь?.. — Как знать, — ответил Дохтуров. — Но вы учтите: после этой ночи внешность моих спутников будет так обезображена гнусом, что они станут неузнаваемыми. Таким образом, ваша затея с фотографированием с треском провалится. — Вы все-таки определенно надеетесь, — задумчиво протянул комиссар. — Ну что ж, понимаю. Однако от меня-то чего хотите? — Прикажите освободить дам. — Вот как! К чему? — Освободите и вооружите их ветками. — Ага. Ветками. А ну как сбегут? — Значит, им повезет, — ответил Павел Романович. Комиссар засмеялся. — Ценю откровенность, — сказал он. — За то можно и дерзость вашу простить. Но как поступить, прямо не знаю… Комиссар повернулся, вглядываясь в темноту: — Сударыни, готовы ли вы ночь напролет махать ветками ради спасения внешности сих, вовсе вам незнакомых, господ? Никто не ответил. Жена путейского инженера вообще едва ли слышала разговор, а мадемуазель Дроздова упрямо молчала. — Видите, — сказал комиссар Дохтурову, — не хотят. Так-то. — Умоляю, оставьте усилия, доктор, — прозвучал вдруг голос Дроздовой. — Этот подмастерье революции здесь ничего не решает. Нужно говорить с той особой… Как там ее… С Авдотьей! К комиссару тут же подпрыгнул Лель: — Товарищ Логов, позвать Авдтотью Ивановну? Я мигом! Комиссар крякнул. — Не надо! Тут и дела-то нет… Так, пустяки. Я сам все решу. — И добавил, обращаясь уже к Павлу Романовичу: — Будь по-вашему. Женщин развяжем. Но если которая бежать расположится… В общем, вы меня понимаете. * * * Не понимал Павел Романович только одного — откуда у мадемуазель Дроздовой силы берутся. Вот уже второй час (это Павел Романович определил точно — у него было врожденное чувство времени) она безостановочно шагала вдоль ряда колодников с размашистой ольховой веткой в руке. Поначалу весьма бойко у нее получалось; но вскоре мадемуазель устала. Все чаще и чаще перекладывала свое орудие из руки в руку, и становилось очевидным, что барышни надолго не хватит. А от жены инженера толку было и того меньше: она больше подле мужа стояла и на просьбы остальных вовсе не реагировала. Дроздова пробовала и уговаривать, и даже пенять, но потом отступилась. Павел Романович понимал: давно пора переходить к действию. Но выжидал. Хотелось, чтоб караульщики к ситуации попривыкли, перестали то и дело коситься. Но костер продолжал гореть, хмельные голоса становились все громче. Далее ждать было немыслимо. — Мадемуазель, — шепнул Дохтуров, когда Дроздова поравнялась с ним в очередной раз. — Прошу вас задержаться. — Что случилось? — Послушайте: я это занятие придумал как ширму. Дело в другом — вы поможете нам бежать. — Вы шутите. Каким таким образом? — Снимите веревки. Дальше я сам. Она подумала. — Хорошо. У меня есть булавка. — Шепот у мадемуазель был на удивление звучным. Видимо, в прошлом ей редко приходилось приглушать собственный голос. — К черту булавку. Вот что: вы пойдете к нашим церберам… — И попрошу нож! Как-нибудь объясню. — Ножа они вам не дадут. Надо иначе. Вы… В этот момент кто-то из «витязей» поднялся со своего места. Подкинул в костер хворост, отчего в темное небо взметнулся сноп ослепительных искр. Пламя вспыхнуло ярче, и мадемуазель Дроздова торопливо взмахнула веткой над Павлом Романовичем. А потом быстро пошла прочь, разгоняя над головами колодников звенящую комариную стаю. Дохтуров подумал, что следует выждать еще с полчаса. Но столько времени барышня могла и не выдержать. Поэтому пришлось поторопиться. Когда мадемуазель подошла в очередной раз, он кашлянул. Спросил негромко: — Вас как зовут? — Анна Николаевна… — Заклинаю, Анечка, только не торопитесь. Нужно, чтоб вы казались всем безмятежной. — Хорошо, — сказала Дроздова, — не стану я торопиться. Знаете что? Я попрошу у них табаку! Стану курить и пережгу эти веревки. Я читала… — Ничего не выйдет. Вы мне только спалите запястья. — Может, зубами?.. — Еще хуже. Обслюнявите, веревка разбухнет, и тогда вообще все напрасно. Надо иначе. — Но как? — Слушайте. Я делал упражнения, растягивал путы. Теперь узел ослаб, но все одно его так просто не снять. Нужна смазка. — Масло! — воскликнула мадемуазель, и Павел Романович увидел, как кто-то из караульных повернулся в их сторону. — Нет-нет, — зашептал он. — Зачем вы так громко? — Sorry… Но что ж вы хотите? — Видите того солдата, с утиным носом? — Нет… — Да вон, у него винтовка рядом лежит. — Да, сейчас вижу… — Подойдете и попросите у него… — Тут Павел Романович отчего-то закашлялся, словно в горле у него пересохло. — Что попросить? — Попросите сала. — Сала? — переспросила Анна. — А вы уверены, что оно у него есть? — Уверен, — мрачно ответил Дохтуров. — Совершенно точно знаю. — А как объяснить, для чего? — Скажете, поранились. В лечебных целях. — Ах вот как! Но позвольте — ведь я совершенно здорова! — Опять вы кричите! — прошипел Дохтуров. — Ну и что, что здорова? Сейчас будете больна. Давайте сюда булавку. — Н-нет-нет, — пролепетала Дроздова, — я все поняла… Она отодвинулась в темноту, зашуршала платьем. Потом вскрикнула. Как ни тихо прозвучало ее восклицание, а утконосый караульщик возле костра все же услышал. — Вы чё там? — Он привстал, вглядываясь. — Никак затеяли щупаться? А ну-ка… — Это я, я! — звонко закричала Дроздова. — Товарищ революционный боец, я случайно поранилась! Она сделала шаг к костру, но вдруг остановилась. Дохтуров увидел, как блеснули ее глаза. |