Книга Мегрэ и виноторговец, страница 18 – Жорж Сименон

Затем Мегрэ позвонил Кузнечику:

— Ну, как дела? В порядке?

— А почему бы им быть не в порядке?

— Я только что узнал, что вас пригласили на похороны.

— Действительно, пригласили, хоть и по телефону. Признаться, я этого не ожидала. Мне казалось, я ей неприятна.

— Скажите, есть у вас на набережной Шарантон сейф?

— Есть. На первом этаже. В комнате бухгалтерии.

— А у кого ключ?

— Ясно, у бухгалтера. Наверняка был и у патрона.

— Вы не знаете, хранил Шабю в этом сейфе свои личные бумаги, ну, скажем, письма?

— Не думаю. Получая частные письма, он тут же рвал их на клочки, либо совал в карман.

— Вам нетрудно на всякий случай справиться об этом у бухгалтера и сообщить мне? Я подожду у телефона.

Мегрэ воспользовался паузой, чтобы разжечь потухшую трубку. В конторе на набережной Шарантон послышались шаги, открылась и закрылась дверь, потом через несколько минут опять стук двери и шаги.

— Вы у телефона?

— Да.

— Я была права. В сейфе лежат только деловые бумаги и некоторая сумма наличных денег. Бухгалтер даже не знает, был ли у патрона ключ. Похоже, второй ключ находится у господина Лепетра.

— Благодарю вас.

— Вы тоже будете на похоронах?

— Вряд ли. Впрочем, меня никто не приглашал.

— Войти в церковь имеет право каждый.

Мегрэ повесил трубку. Голову по-прежнему ломило, но настроение было не таким мрачным, как утром. Поднявшись, комиссар пошел в комнату инспекторов, где Лапуэнт выстукивал на машинке свой рапорт. Печатал он двумя пальцами, но дело у него шло едва ли медленнее, чем у многих машинисток.

— У меня только чго был посетитель, — пробурчал Мегрэ. — Издатель книг по искусству.

— Чего ему надо?

— Хочет получить назад свои письма. С моей стороны непростительно было не подумать о личной корреспонденции Оскара Шабю. Среди них есть, конечно, весьма изобличительные. Например, от этого Кокассона, который требовал у него денег.

— За то, что виноторговец спал с его женой?

— Кокассон застал их на месте преступления. Правда, он со своей стороны тоже был связан с Жанной Шабю. Это только один случай. Думаю, что когда мы заполучим корреспонденцию, всплывут и другие.

— А где эти письма?

— Скорее всего в сейфе, который находится в гостиной у Шабю.

— Жена их не читала?

— Говорит, что и не думала об этом сейфе. Ключ попал к ней случайно: она нашла его в одежде, которая была на Оскаре Шабю в среду.

— Вы ей о них сказали?

— Да. И я уверен, что сегодня же вечером она их прочтет. Похороны назначены на завтра. Сначала в церкви Сен-Поль состоится панихида, затем три машины с самыми близкими поедут на кладбище Иври.

— А вы там будете?

— Нет. Зачем? Убийца не из тех, кто может выдать себя своим поведением во время похорон.

— Мне кажется, шеф, вы чувствуете себя лучше?

— Не спеши. Посмотрим, что будет завтра.

Была половина шестого.

— Не стоит дожидаться шести часов. Все-таки полезнее сейчас больше побыть дома.

— До свидания, шеф!

— Пока, ребята!

И Мегрэ, с трубкой в зубах, сгорбившись, вялой походкой вышел из комнаты инспекторов.

Спал Мегрэ тяжелым сном и, видимо, без сновидений: утром он ничего не помнил. Ночью ветер переменился и потеплело, барабаня по стеклам, зарядил бесконечный монотрнный дождь.

— Температуру будешь мерить?

— Нет, у меня нормальная.

Комиссар почувствовал себя лучше. Выпил, смакуя, две чашки кофе, и жена снова вызвала ему такси.

— Не забудь захватить зонтик.

Войдя в кабинет, комиссар бросил взгляд на ожидавшую его стопку писем. Это уже давно вошло в привычку. Глядя на конверты, он сразу узнавал почерк друга или человека, сообщения от которого ожидал.

На одном из конвертов адрес был выведен печатными буквами, а в левом углу трижды было подчеркнуто слово «лично».

ГОСПОДИНУ КОМИССАРУ МЕГРЭ.

НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛА УГОЛОВНОЙ ПОЛИЦИИ

38, НАБЕРЕЖНАЯ ОРФЕВР

Мегрэ начал с этого письма. Оно было написано на двух листках бумаги, обрезанной сверху. Видимо, там был напечатан гриф какого-нибудь бара или кафе. Почерк был четкий, ясный, расстояние между словами одинаковое. Чувствовалось, что писал человек педантичный, внимательный к деталям.

«Надеюсь, мое письмо не застрянет в ваших канцелярских дебрях и вы прочтете его лично.

Это я дважды звонил вам, но быстро вешал трубку, опасаясь, как бы номер не засекли. Кажется, это невозможно, когда звонишь из автомата, но я предпочитал не рисковать.

Меня удивляет, что газеты до сих пор не пишут о подлинном лице Оскара Шабю. Неужели среди людей, хорошо его знавших, не нашлось никого, кто сказал бы правду?

Вместо этого о нем говорят как о человеке недюжинного ума, смелом и упорном, который своими руками создал одно из крупнейших виноторговых предприятий.

Где же справедливость? Ведь он был гадина! Я уже говорил это и снова повторяю! В угоду своему властолюбию он, не колеблясь, жертвовал любым человеком. Я иногда даже думаю, не был ли он, в известном смысле, сумасшедшим?

Трудно поверить, чтобы человек в здравом уме мог вести себя так, как он. Когда дело касалось женщин, ему необходимо было всячески их порочить. Он хотел обладать каждой только для того, чтобы унизить ее и показать свое превосходство. Он всюду похвалялся своими любовными успехами, нисколько не заботясь о репутации этих женщин.

А мужья? Возможно ли, чтобы они ничего не знали? Не думаю. Он их подавлял своим высокомерием и в какой-то степени силой вынуждал молчать.

Ему нужно было принижать всех и вся, чтобы почувствовать себя сильным и могущественным. Вы меня правильно поняли?

Порою невольно говорю о нем в настоящем времени, как будто он еще жив, хотя он, наконец, получил то, чего давно заслуживал. Никто его не будет оплакивать, даже близкие, даже отец, который давно не хотел с ним встречаться.

Об этом газеты умалчивают, и если в один прекрасный день вы арестуете того, кто стрелял, в Шабю и положил конец его бесчинствам, все ополчатся против этого человека.

Я хотел установить контакт с вами. Я видел, как вы входили в дом на площади Вогезов в сопровождении другого человека, видимо, одного из ваших инспекторов. Я видел также, как вы направлялись в контору на набережной Шарантон, где все обстоит не так просто, как вам это хотят изобразить. И вообще, к чему бы ни прикасался этот человек, он все в какой-то степени загаживал.