Книга Голубая комната, страница 11 – Жорж Сименон

Он задумался, так как никогда не размышлял на эту тему. И в самом деле, много ли найдется людей, которые непрерывно копаются в себе, словно смотрятся в зеркало?

— Все зависит от того, что вы под этим подразумеваете. В двенадцать лет я стал подрабатывать после уроков и во время каникул, чтобы купить велосипед. Позже я стал мечтать о мотоцикле и уехал в Париж. Когда я женился на Жизель, мне пришла в голову идея открыть свое дело. Хотя в Пуатье я хорошо зарабатывал, собирая сельскохозяйственные машины из деталей, которые приходили из Америки. — Ваш брат тоже завел собственное дело, перепробовав множество занятий.

Какая связь между этими двумя карьерами?

Теперь уже говорил не Дьем, а профессор Биго, медленно, словно размышляя вслух:

— Я думаю, тот факт, что вы оба итальянцы по происхождению, оба были чужими во французской деревне… Мне сказали, ваш отец — строитель?

Накануне следователь весь день допрашивал старого Фальконе, за которым послали в Ла-Буасель.

— Что вы знаете о своем отце?

— Он родился в Пьемонте, в очень бедной деревушке Ларина, километрах в тридцати от Верчелли. Многие молодые люди покидали эти горы, которые не могут прокормить всех, мой отец поступил так же, когда ему было лет четырнадцать или пятнадцать. Он приехал во Францию с бригадой, которая строила туннель где-то в районе Лиможа; потом он работал на строительстве других тоннелей.

Об Анджело Фальконе, которого все в Сен-Жюстене называли «старик Анджело», было непросто говорить, потому что это был человек не совсем обычный.

— Он объехал всю Францию, с севера на юг и с востока на запад, прежде чем решил поселиться в Ла-Буаселе.

Тони это место до сих пор казалось необыкновенным. Раньше в Ла-Буаселе, что находился в двух с половиной километрах от Сен-Жюстена, был монастырь, построенный на руинах старого укрепления. До сих пор еще можно было различить основания стен, заросшие сорняками, рвы с застоявшейся водой, где он в детстве ловил лягушек.

Монахи, конечно, вели хозяйство, и большой двор монастыря окружали различные постройки — конюшни, мастерские, винные погреба.

Кутаны, фермеры, занимали большую часть построек — у них было с десяток коров, овцы, две рабочих лошади и старый козел, который жевал табак. Они сдавали внаем лишние помещения, еще пригодные для жилья.

В результате появилась маленькая разношерстная колония, в которой, кроме семьи Фальконе, жила семья чехов и какие-то эльзасцы с выводком из восьми детей.

— Когда вы родились, ваш отец был уже не молод.

— Ему было сорок три или сорок четыре, когда он поехал в свою родную деревню в Пьемонте и привез оттуда мою мать.

— Если я правильно понимаю, он решил, что пришло время жениться, и поехал искать жену на родине?

— Думаю, так оно и было. В девичестве его мать звалась Мария Пассарис, ей было двадцать два, когда она приехала во Францию.

— Они были хорошей парой?

— Я никогда не слышал, чтобы они ссорились.

— Ваш отец продолжал работать каменщиком?

— Он не знал другого ремесла, и у него никогда не возникало мысли сменить работу.

— Сначала родились вы, а три года спустя — ваш брат, Венсан.

— Затем моя сестра Анжелина.

— Она живет в Сен-Жюстене?

— Она умерла.

— В младенчестве?

— В шесть месяцев. Моя мать поехала в Триан, не знаю зачем. До приезда во Францию она никогда не покидала своей деревни. А здесь она и языка не знала, так что даже из дома выходила редко. Полагают, что в тот день в Триане она ошиблась дверью в поезде и вышла на встречный путь. Ее, вместе с младенцем, которого она держала на руках, сбил поезд.

— Сколько вам тогда было лет?

— Семь, а брату — четыре.

— Вас воспитывал отец?

— Да. Возвращаясь с работы, он готовил и хозяйничал. Я плохо знал его раньше, чтобы понять, насколько он изменился после трагедии.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Разве вы уже не спрашивали об этом?

Тони становился агрессивным.

— Да, конечно.

— Что вы об этом думаете? Правы ли местные жители? Мой отец действительно умственно отсталый?

В Сен-Жюстене не говорили «умственно отсталый», говорили просто «отсталый». Биго не знал, что ответить, и сделал неопределенный жест.

— Не знаю, смогли ли вы вытянуть из него что-нибудь. Мы-то с братом знаем, что он говорит, только когда это необходимо. В свои семьдесят восемь он живет один в доме, где мы родились, и время от времени еще кое-что строит.

Переехать ко мне или к Венсану он отказывается. Его единственным развлечением стало строительство миниатюрной деревни в своем садике, которое он начал еще двадцать лет назад. Например, церковь была меньше метра в высоту, но в ней видны мельчайшие детали. Можно узнать гостиницу, здание мэрии, мост над бурной рекой, водяную мельницу, каждый год появляются еще один-два дома. Это точная копия Ларины, откуда родом он и моя мать.

Он не был до конца откровенен. Его отец был неотесанный человек, весьма ограниченных умственных способностей, до сорока лет проживший в одиночестве. Тони очень хорошо понимал, почему он поехал за женой в Ларину.

Анджело Фальконе по-своему любил свою молодую жену, которая годилась ему в дочери. Конечно, ни словами, ни пылкими признаниями он не показывал этого, потому что был не из тех, кто легко открывает душу.

Когда она и дочь погибли, Анджело Фальконе окончательно замкнулся в себе и вскоре начал строить свою игрушечную деревню.

— Он не сумасшедший, — внезапно выпалил Тони.

Он догадывался, что могут подумать некоторые, в том числе, возможно, и профессор Биго.

— И я тоже не сумасшедший!

— Никто и не говорил об этом.

— Тогда почему вы допрашиваете меня в шестой или седьмой раз? Потому что все газеты пишут, какое я чудовище?

Но тогда до этого было еще далеко. В «Черных камнях» вся жизнь протекала на пляже, песок был повсюду — на губах, в постели, во всех карманах.

За две недели дождь шел только дважды. Солнце проникало в кожу, слепило глаза, доводя до головокружения, особенно если долго смотреть на белые гребни волн, которые одна за другой медленно накатывали из морских просторов, разбиваясь о берег, и превращались в мириады сверкающих капель.

Мариан получила солнечный удар. Тони через несколько дней загорел дочерна, и, когда он раздевался вечером, бледная кожа четко обрисовывала контуры плавок. Только Жизель, которая не вылезала из-под зонтика, совсем не изменилась.

Что происходило в Сен-Жюстене, в мрачной лавочке Депьеров? И что происходило в той комнате, где Андре и Николя по вечерам раздевались друг перед другом?