Книга Гроздья гнева, страница 113 – Джон Эрнст Стейнбек

Том сказал:

— Ну, победила. Поедем. Так, что ли, па?

— Видно, придется, — ответил отец.

Мать взглянула на него.

— Когда?

— Да откладывать нечего. Можно и завтра утром.

— Утром и поедем. Я же вам говорю, сколько у меня всего осталось.

— Ты, ма, не думай, мне здесь тоже не хочется сидеть. Я уже две недели досыта не наедался. Есть — ел, да толку от такой еды мало.

Мать опустила тарелку в ведро.

— Значит, утром, — сказала она.

Отец хмыкнул:

— Вот какие времена настали, — язвительно проговорил он. — Раньше мужчина всем распоряжался. А теперь женщины командуют. Похоже, надо припасать палку.

Мать поставила мокрую тарелку на ящик. Она улыбнулась, не поднимая головы.

— Что ж, припасай. Вот будем сыты, устроимся где-нибудь, тогда, может, палка тебе и пригодится. А сейчас ты не делаешь своего прямого дела — не работаешь, не думаешь за всю семью. Будь по-иному — что ж, пожалуйста, замахивайся своей палкой, а женщины притаятся, как мыши, и только носом будут шмыгать. Тебе кажется, что женщину и сейчас можно исколотить. Нет, па! Сейчас тебе придется вступить с ней в драку, потому что у нее тоже палка припасена.

Отец оторопело улыбнулся.

— Ты бы хоть при детях этого не говорила, им такие слова пользы не принесут, — сказал он.

— А ты сначала накорми их, а потом рассуждай, где польза, а где вред, — ответила мать.

Отец встал с негодующим видом и ушел, и дядя Джон поплелся за ним.

Руки матери все еще плескались в ведре, но она проводила обоих мужчин взглядом и горделиво сказала Тому:

— Он молодец. Еще держится. Того и гляди меня отколотит.

Том засмеялся:

— Ты что же это — нарочно его подзуживаешь?

— Конечно, — сказала мать. — Мужчина иной раз мучается, мучается — совсем себя изведет, потом, глядишь, и ноги протянул с тоски. А если его разозлить как следует, тогда все будет хорошо. Па ничего не сказал, а обозлился — ух как! Он мне теперь покажет.

Эл встал.

— Пойду прогуляюсь немного, — сказал он.

— Не мешало бы машину проверить перед отъездом, — напомнил ему Том.

— Нечего там проверять.

— Смотри! Если что случится, ма на тебя напущу.

— Нечего там проверять. — Эл молодцевато зашагал вдоль палаток.

Том вздохнул:

— А я что-то устал, ма. Может, ты и меня разозлишь?

— Ты умнее, Том. Злить тебя незачем. У тебя поддержки надо искать. Остальные все… будто чужие… все, кроме тебя. А ты не сдашь, Том.

Все ложилось на его плечи.

— Не нравится мне это, — сказал он. — Я хочу погулять, как Эл. Хочу обозлиться, как па, или запьянствовать, как дядя Джон.

Мать покачала головой:

— Ничего у тебя не выйдет, Том. Я знаю. Я это с тех пор знаю, когда ты был еще маленький. Не выйдет, Том. Есть такие люди, которые устроены раз и навсегда. Вот Эл — мальчишка, у него одни девчонки на уме. А ты никогда таким не был.

— Как не был? — сказал Том. — Всегда был и сейчас такой.

— Нет. Ты что ни сделаешь, все дальше себя захватишь. Я это всегда знала, и когда тебя в тюрьму посадили, тоже знала. Такой уж ты человек.

— Нет, ма. Ты это брось. Это тебе только так кажется.

Она положила вилки и ножи на груду тарелок.

— Может быть. Может, и кажется. Роза, вытри посуду и убери.

Роза Сарона, выпятив свой огромный живот, с трудом поднялась с места. Она лениво подошла к ящику и взяла в руки мокрую тарелку.

Том сказал:

— Ишь как ее расперло, даже глаза на лоб вылезли.

— Нечего над ней подтрунивать, — сказала мать. — Она у нас молодец! А ты бы пошел простился с кем надо.

— Ладно, — сказал Том. — Пойду узнаю, далеко ли туда ехать.

Мать сказала Розе Сарона:

— Это он так болтает, это не обидно. А где Руфь с Уинфилдом?

— Убежали за отцом.

— Ну, пусть их.

Роза Сарона лениво перетирала тарелки. Мать незаметно оглядела ее.

— Ты здорова ли? Я смотрю, у тебя будто щеки запали.

— Мне велели пить молоко, а я не пью.

— Знаю. Молока нет.

Роза Сарона хмуро проговорила:

— Если б Конни не ушел, мы бы теперь жили в своем домике, он бы учился. И молоко бы покупали. И ребенок родился бы здоровый. А теперь какой он будет? Мне надо пить молоко. — Она сунула руку в карман передника и положила что-то в рот.

Мать спросила:

— Что ты грызешь? Покажи.

— Ничего.

— Покажи, что это у тебя?

— Ну, известка. Я нашла большой кусок.

— Это все равно что землю есть.

— А меня тянет на нее.

Мать долго молчала. Она разгладила руками платье на коленях.

— Это бывает, — сказала она наконец. — Я раз съела кусок угля, когда была беременная. Большой кусок угля. Бабка меня отругала. А ты не говори так про ребенка. Ты даже думать об этом не имеешь права.

— Ни мужа. Ни молока.

Мать сказала:

— Будь ты здоровая, я бы тебе всыпала как следует. Пощечину бы залепила. — Она встала и ушла в палатку. И вскоре вышла и, остановившись перед Розой Сарона, протянула руку. — Смотри! — В руке у нее были маленькие золотые серьги. — Это тебе.

Глаза у Розы Сарона повеселели, но она тут же отвела их в сторону.

— У меня уши не проколоты.

— А я сейчас их проколю. — Мать снова ушла в палатку. Она вернулась с картонной коробочкой в руках. Быстро продела в иглу нитку, взяла ее вдвое и завязала несколько узелков. Потом продела нитку во вторую иглу, тоже завязала ее узелками и вынула из коробочки пробку.

— Больно будет. Ой!

Мать подошла к Розе Сарона, сунула пробку ей за ухо и проколола мочку иглой.

Роза Сарона съежилась.

— Колет. Ой, будет больно!

— Больнее не будет.

— Нет, будет.

— Ну, хорошо. Давай сначала посмотрим с другой стороны. — Она подложила пробку ей за ухо и проколола вторую мочку.

— Ой, будет больно!

— Тише, тише, — сказала мать. — Вот и все.

Роза Сарона с удивлением посмотрела на нее. Мать перерезала нитки и протянула в обе мочки по узелку.

— Ну вот, — сказала она. — Теперь будем каждый день протягивать по одному узелку, а через две недели сможешь надеть серьги. Возьми! Это теперь твое. Спрячь их у себя.