Книга Гроздья гнева, страница 43 – Джон Эрнст Стейнбек

— А! — Она снова посмотрела вниз на старика. — Тяжело заболел?

— Очень тяжело, бабка.

Минуту бабка стояла в нерешительности. Потом быстро сказала:

— Что же ты не молишься? Проповедник ты или не проповедник?

Сильные пальцы Кэйси потянулись к руке деда и взяли ее за кисть.

— Я уж говорил, бабка. Я больше не проповедник.

— Все равно молись, — скомандовала она. — Ты все молитвы назубок знаешь.

— Не могу, — сказал Кэйси. — Я не знаю, о чем молиться, кому молиться.

Бабка повела глазами и остановила свой взгляд на Сэйри.

— Не хочет молиться! — сказала она. — А я вам не говорила, как наша Руфь молилась, когда была еще совсем маленькая? «Глазки крепко я смыкаю, душу господу вручаю. Подходит к буфету — буфет приоткрыт, а песик-воришка в сторонке сидит. Аминь». Вот она как молилась.

Мимо палатки кто-то прошел, заслонив собой солнце и отбросив тень на брезент.

Старческое тело продолжало борьбу, подергиваясь каждым мускулом. И вдруг дед скорчился, словно его ударили. Потом затих и перестал дышать. Кэйси взглянул старику в лицо и увидел, что по нему разливается багровая чернота. Сэйри тронула проповедника за плечо. Она прошептала:

— Язык! Язык!

Кэйси кивнул.

— Встань так, чтобы бабка не видела.

Он разжал деду стиснутые челюсти и просунул пальцы в самое горло, стараясь достать язык. И когда он высвободил его, из горла старика вырвался хрип и он прерывисто вздохнул, втянув ртом воздух. Кэйси поднял с земли палочку и прижал ею язык, вслушиваясь в неровное, хриплое дыхание.

Бабка металась по палатке, точно курица.

— Молись! — твердила она. — Молись! Тебе говорят, молись! — Сэйри старалась удержать ее. — Молись, черт! — крикнула бабка.

Кэйси взглянул на нее. Хриплое дыхание становилось все громче, все прерывистее.

— Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое…

— Слава господу богу! — подхватила бабка.

— …да приидет царствие твое, да будет воля твоя… яко на небеси… так и на земли.

— Аминь.

Из открытого рта вырвался протяжный, судорожный хрип, точно старик выдохнул весь воздух из легких.

— Хлеб наш насущный… даждь нам днесь… и прости нам… — Дыхания не стало слышно. Кэйси посмотрел деду в глаза — они были ясные, глубокие и безмятежно мудрые.

— Аллилуйя! — крикнула бабка. — Читай дальше.

— Аминь, — сказал Кэйси.

Бабка замолчала. И за стенками палатки сразу все стихло. По шоссе пролетела машина. Кэйси стоял на коленях возле матраца. Люди, собравшиеся у палатки, в напряженном молчании вслушивались в звуки — предвестники смерти. Сэйри взяла бабку под руку и вывела ее наружу, и бабка шла, высоко подняв голову, полная достоинства. Она шла так напоказ всей семье, она высоко держала голову напоказ всей семье. Сэйри подвела ее к матрацу, брошенному прямо на землю, и помогла ей сесть. Бабка сидела, глядя прямо перед собой, — сидела гордая, так как она знала, что взоры всех устремлены сейчас на нее. Из палатки не доносилось ни звука. И наконец Кэйси откинул ее полы и вышел наружу.

Отец тихо спросил его:

— Что с ним было?

— Удар, — сказал Кэйси. — Удар, и сразу конец.

Жизнь вокруг палатки снова вошла в свои права. Солнце коснулось линии горизонта, и шар его сплющился. А на шоссе показалась длинная колонна закрытых красных грузовиков. Они шли, сотрясая землю грохотом, а их выхлопные трубы пофыркивали синим дымком. За рулем каждого грузовика сидел шофер, а его сменный спал на койке, подвешенной под самой крышей. Грузовики шли не останавливаясь; они громыхали весь день и всю ночь, и земля дрожала под их тяжкой поступью.

Семья сплотилась в одно целое. Отец опустился на корточки, рядом с ним присел дядя Джон. Отец был теперь главой семьи. Мать стояла позади него. Ной, Том и Эл тоже опустились на корточки, а проповедник сел на землю и потом лег, опершись на локоть. Конни и Роза Сарона прохаживались невдалеке. Руфь и Уинфилд, появившиеся с ведром в руках, сразу почувствовали недоброе, замедлили шаги и, поставив ведро на землю, тихо подошли к матери.

Бабка сидела гордая, бесстрастная, но когда семья собралась воедино, когда на нее перестали смотреть, она легла и закрыла лицо рукой. Красное солнце спряталось, и над землей остался мерцающий сумрак, и лица людей казались совсем светлыми, а глаза их поблескивали, отражая закатное небо. Вечер старался как можно дольше сохранить свет и ловил его всюду.

Отец сказал:

— Это случилось в палатке мистера Уилсона.

Дядя Джон кивнул, подтверждая его слова:

— Да, он уступил нам свою палатку.

— Хорошие, сердечные люди, — тихо проговорил отец.

Уилсон стоял у своей испортившейся машины, а Сэйри сидела рядом с бабкой на матраце, стараясь не касаться ее.

Отец окликнул мистера Уилсона. Тот медленно подошел к ним и опустился на корточки, и Сэйри тоже подошла и стала рядом с мужем. Отец сказал:

— Примите нашу благодарность.

— Мы гордимся тем, что смогли помочь, — сказал Уилсон.

— Мы обязаны вам, — сказал отец.

— Когда приходит смерть, стоит ли считаться, — сказал Уилсон. И Сэйри подхватила:

— Стоит ли считаться.

Эл сказал:

— Я отремонтирую вам машину… мы с Томом отремонтируем. — И Эл был горд тем, что может уплатить долг, лежавший на всей семье.

— От помощи мы не откажемся. — Уилсон соглашался принять такую уплату.

Отец сказал:

— Надо решить, как быть дальше. Есть закон: о покойниках надо сообщать властям, а они возьмут сорок долларов за гроб или похоронят как нищего.

Вставил свое слово и дядя Джон:

— У нас в семье нищих не было.

Том сказал:

— Может, еще и не то будет. С земли нас раньше тоже не сгоняли.

— Мы плохого ничего не делали, — сказал отец. — Нас нечем попрекнуть. Без денег ничего не брали, чужой милостью не пользовались. Когда у Тома случилась беда, мы голову держали высоко. На его месте каждый бы так поступил.

— Что же нам делать? — спросил дядя Джон.

— Если поступать по закону, тело заберут. У нас всего полтораста долларов. Сорок уйдет на похороны, и тогда нам не доехать до Калифорнии. Или его похоронят как нищего. — Мужчины беспокойно задвигались и, опустив глаза, уставились в землю, темневшую у них под ногами.

Отец сказал вполголоса:

— Дед сам похоронил своего отца, сделал все честь честью и сам насыпал могильный холмик. В те времена человек имел право лечь в могилу, вырытую его сыном, а сын имел право похоронить отца.