Книга Ведич, страница 49 – Василий Головачев

– Я тебе щас всё кончу! – скривил губы Ощипков. – Какого хера ты прицепился к моему парню?! Чем он тебе не угодил?! Учится хорошо, разбирается в математике… А что его немного заносит, так ведь он бывший детдомовец. Это понимать надо!

– Как вы разговариваете с директором?! – возмутилась Александра Максимовна, отвечающая за работу столовой.

Ощипков наставил на неё палец:

– Не твоё дело, толстуха! Сиди, пока не спрашивают. Короче, директор, больше повторять не буду! Ещё раз услышу от своего парня жалобу, пеняй на себя, понял? Школу закроют!

– Выйди вон! – ровным голосом сказал Шерстнев.

– Чего?!

– Выйди вон!

– Да я тебе… – шагнул к столу Ощипков.

Сидящие за столом вскочили.

В тот же момент дверь в кабинет открылась, вошёл Дмитрий Булавин, не уступавший габаритами ни охранникам Ощипкова, ни ему самому. К тому же он был выше всех чуть ли не на голову.

– Что тут происходит, господа-товарищи?

Ощипков оглянулся:

– Эт-то ещё что за орясина? Михась, выведи его!

Круглолицый Михась, стриженный под ноль, двинулся к Булавину и вдруг согнулся, будто у него внезапно заболел живот. Дмитрий перехватил его могучую руку, распахнул дверь и одним движением толкнул в приёмную. Закрыл дверь, обернулся.

– Прошу внимания, господа-товарищи. Если вы не уберётесь отсюда по-хорошему, я буду действовать по-плохому, хотя и в рамках закона. Как поняли? Приём!

– Фак ю! – изумился Ощипков. – Ты хто такой?

– Сам ты марикон [3] , – ответил Дмитрий. – Я волостной старшина. Стоит мне свистнуть – и сюда сейчас примчится взвод местных казаков. Вас или четвертуют, или повесят, народ тут суровый.

Гости переглянулись.

В дверь ломанулся обиженный Михась, но получил звонкий щелчок в лоб и скрылся за вновь закрывшейся дверью.

На лице Ощипкова отразилась задумчивость.

– Ты это… не имеешь права…

– Имею! – веско произнес Булавин. – Ну, так как? Звать казаков?

– Ладно, пошли отсюда, – принял решение бывший боксёр, направился к двери, оглянулся: – Но мы ещё встретимся!

– Очень буду ждать этого момента, – иронически поклонился Булавин. – Я предупрежу кого следует, так что встреча будет интересной и содержательной. И охрану Школы усилю на всякий случай, чтобы не пускала сюда всякий сброд. Да, и советую забрать своего приёмного сынка, ему здесь не место.

– Посмотрим, – хмыкнул Ощипков, исчезая за дверью.

За ним, косолапя, сверкая глазами из-под нахмуренных бровей, выбрались парни в коже.

В кабинете стало тихо.

Шерстнев потёр подбородок ладонью, пребывая в некотором замешательстве.

– Разве у нас в деревне есть казаки, Дмитрий Михеевич?

– Нет, так будут, – пожал плечами Булавин, направляясь к выходу. – Занимайтесь своими делами, друзья, извините за шум.

Дверь закрылась.

Подчинённые Борислава Тихоновича, ошеломлённые простотой развязки скандала, посмотрели на него. Он развёл руками:

– Ну-с, продолжим, господа-товарищи?

«Город будто вымер.

Нависшие над ним фиолетово-чёрные тучи, подсвеченные снизу багровым, готовили ливень с градом, и по улицам свистели сквозняки, поднимая тучи пыли, неся в серых струях пластиковые бутылки, банки, обрывки бумаги, листья деревьев и тряпьё.

Вересов затравленно огляделся. Бежать было некуда. Повсюду стояли вросшие в асфальт остовы легковушек, автобусы и трамваи. Некоторые из них выглядели как скелеты гигантских динозавров, слонов и носорогов, так они были изогнуты, искажены и изломаны.

Послышался гулкий топот копыт. В конце улицы показался всадник на гигантском коне. Всадник состоял из двух половин – чёрной и белой, а за его плечами виднелись, напоминая крылья, рукояти двух мечей: абсолютно чёрного и сияюще-белого.

Вересов замер, понимая, что спасения нет…»

Владлен отложил ручку, откинулся на спинку кресла, чувствуя лёгкий звон в ушах: душа и тело требовали отдыха.

Четвёртая глава романа тоже давалась трудно, требуя обработки большого количества информации, которую нельзя было подавать в лоб. Читатели изменились, удивить их было нелегко, а заставить думать – и того труднее, приходилось идти на изощрённое упрощение сюжета, чтобы через действие донести до людей основную идею романа, его главную мысль.

И ещё одно обстоятельство мешало Тихомирову писать и чувствовать себя комфортно. Точнее, два. Первое – незнакомая обстановка, к которой ещё надо было приспосабливаться, второе – мысли о Маргарите. Но если с первым обстоятельством ещё можно было как-то мириться, тем более что тётка Александра Кузьминична старалась не мешать племяннику и с удовольствием за ним ухаживала, то со вторым справиться Владлен не мог. Да и не хотел. Мысли о любимой были приятными, а иногда такими возбуждающими, что он места себе не находил. Однажды даже сорвался и помчался в Москву, не предупреждая Маргариту, и провёл с ней великолепный вечер, о котором потом не раз вспоминал.

Он расплылся в улыбке, закрыл глаза, представил нежное лицо Марго с ямочками на щеках… Губы едва слышно прошептали:

– Милая…

Таким образом дни шли за днями, ничего особенного вокруг не происходило, и Владлен начал подзабывать беседу с волхвом Дементием, предупреждавшим о возможных встречах с теми, кто ему угрожал. Он считал себя правым, а главное – свободным от любых обязательств, хотя и относился к этому с иронией, помня высказывание сатирика: свобода дала возможность каждому выбрать себе рабство по вкусу. Сам Владлен давно выбрал себе вид рабства: писательский труд, основанный на силе воли и гигантском терпении. Правда, к нему теперь прибавился ещё один вид – ожидание встреч с Маргаритой, но этот вид рабства был сладким и уводил его в мир мечты о семейной жизни, который прежде казался недоступным.

Двадцать восьмого сентября, в четверг, Владлен закончил наконец четвёртую главу романа и решил устроить себе отдых. То есть – погулять по Жуковке, зайти в местный ресторан под названием «Богатырская застава» и отведать ушицы, о которой с восторгом рассказывал ему сосед Василий Иванович. Уху эту, стерляжью, с добавлением пятнадцати граммов водки, якобы очень полюбил актёр и режиссёр Егор Кончаловский, однажды посетивший ресторан, о чём вещала висевшая на стене медная дощечка. Неизвестно, соответствовало ли это утверждение истине, но уха, по утверждению Василия Ивановича, и впрямь была великолепной.

В начале второго Владлен набросил на плечи джинсовую безрукавку и отправился в центр, оставив машину во дворе у тётки: от улицы Пушкина до рынка, неподалёку от которого располагался ресторан, добраться можно было за десять минут.